Во время Великого поста весь двор мяса не ел, но королева-мать решила, что мне необходима более питательная диета, и даже написала самому папе римскому, испросив у него разрешения кормить меня мясом в течение всего весенне-летнего периода, дабы поддержать растущее у меня в чреве дитя. В данный момент для нее, видимо, не существовало ничего более важного, чем ее будущий внук, наследник Тюдоров; ради этого она готова была поступиться даже своим прославленным благочестием.
После смерти старого кардинала Томаса Буршье леди Маргарет предложила на пост архиепископа Кентерберийского своего любимого дружка и знаменитого конспиратора Джона Мортона, и он очень скоро это место получил. Я была очень огорчена тем, что не добрый Томас Буршье будет крестить моего ребенка и не он увенчает мою голову королевской короной. Впрочем, Джон Мортон вел себя весьма пристойно; словно гончий пес хороших кровей, он всегда находился рядом, но никогда не надоедал нам своим присутствием. Чуть сгорбившись, он устраивался обычно на лучшем месте у камина, одним своим присутствием заставляя меня чувствовать, что именно он и есть мой главный хранитель и мне повезло, что он находится рядом. Куда бы я ни пошла, я всюду натыкалась на него; казалось, он в дружбе со всеми; он умел сгладить любые трудности и без сомнения обо всех происшествиях тут же докладывал королеве-матери. Он интересовался всеми моими делами и всегда мог дать сочувственный и вполне достойный священника совет, всегда знал, каковы мои нужды и помыслы, и весьма любезно болтал с моими фрейлинами. Я очень быстро поняла: ему известно все, что происходит при дворе, а значит, от него обо всем узнает и леди Маргарет. Джон Мортон был ее духовником и самым близким другом в течение многих лет. Кстати, именно он убедил ее, что мне непременно и в пост следует есть красное мясо, причем хорошо приготовленное, и сам вызвался получить на это разрешение у папы римского. Он ласково трепал меня по руке, уверяя, что в данный момент для него нет ничего важнее моего здоровья, а если я буду полна сил, то и ребенок родится здоровеньким; по его словам, таковы заветы и самого Господа.
Затем однажды, уже после Пасхи, когда моя мать и сестры, сидя у меня, шили детские одежки под неусыпным присмотром миледи королевы-матери, к нам явился гонец, весь покрытый дорожной пылью, и сообщил, что у него срочное послание от его милости короля.
В кои-то веки леди Маргарет не проявила неизменного любопытства; гордо задрав повыше свой длинный нос, дабы подчеркнуть собственное величие, она отослала гонца прочь, приказав ему сперва переодеться. Но затем, взглянув на его изумленное и довольно-таки мрачное лицо, все-таки повела его к себе и плотно закрыла за собой двери, чтобы никто не смог подслушать, какие именно тревожные вести он привез.
Рука моей матери так и застыла с иглой над шитьем. Подняв голову, она настороженно проводила глазами гонца, удалявшегося в сторону королевских покоев, слегка вздохнула и с прежним спокойным видом вернулась к работе, словно женщина, вполне довольная своим собственным крошечным мирком. Мы с Сесили встревоженно переглянулись, и я почти неслышно спросила у матери:
— Как ты думаешь, в чем там дело?
Она даже своих серых глаз не подняла. Лишь пожала плечами, продолжая шить.
— Откуда мне знать?
Двери в покои королевы-матери оставались закрытыми достаточно долго. Затем гонец вышел оттуда, но с таким видом, словно ему было приказано ни в коем случае никому не говорить ни слова. Дверь в покои миледи по-прежнему оставалась закрытой; лишь к обеду она вышла оттуда и, как всегда, заняла свое место на высоком кресле под государственным флагом. Лицо ее было мрачно. Она молча ждала, когда слуги доложат, что обед готов и сейчас будет подан.
Архиепископ Джон Мортон подошел к ней; казалось, он готов в любую минуту ринуться вперед с благословением, но она сидела с застывшим, точно кремень, лицом и упорно молчала; она ничего не сказала, даже когда он наклонился к ней совсем близко, словно готовясь уловить даже самый тихий ее шепот. Царившую в обеденном зале тишину нарушила моя мать, самым легким и приятным тоном спросив:
— Все ли благополучно у его милости короля?
Услышав ее голос, миледи слегка вздрогнула; по-моему, ей очень не хотелось отвечать на этот вопрос, однако она все же сказала:
— Король весьма встревожен очередным проявлением неверности. К сожалению, в нашем королевстве все еще слишком много предателей.
Моя мать сочувственно приподняла брови и даже слегка поцокала языком, словно и ей тоже очень жаль, что это так, но ничего более говорить не стала.
— Я надеюсь, король здоров? Он в безопасности? — попыталась я расшевелить леди Маргарет.
— Этот глупец и предатель Франсис Ловелл оскорбил святое убежище, в котором ему было позволено находиться! Он вышел оттуда, собрал армию и имел наглость пойти против моего сына! — вдруг гневно объявила леди Маргарет. Она, видно, оказалась не в силах сдержать бушевавшие в ее душе чувства и буквально тряслась от гнева; лицо у нее побагровело; теперь она уже кричала вовсю, и брызги слюны так и летели у нее изо рта в разные стороны, а слова спотыкались и звучали невнятно. Казалось, даже ее головной убор дрожит от ярости. Она так вцепилась пальцами в подлокотники кресла, словно сама себя пыталась заставить сидеть на месте. — Как он мог? Как он осмелился после такого поражения? После того, как столько времени прятался в убежище, желая избежать наказания? Но нет, вновь набрался наглости и вынырнул из своей норы, точно лиса!
— Прости его, Господи! — воскликнул архиепископ.
У меня перехватило дыхание; я даже невольно тихонько охнула. Лорд Франсис Ловелл был другом детства Ричарда, его ближайшим соратником, и при Босуорте он сражался вместе с ним. А когда Ричард пал в бою, лорд Франсис укрылся в святом убежище. Я знала, что выйти оттуда он мог, лишь имея на то вескую причину. Я знала, что он отнюдь не дурак и никогда бы не ринулся в атаку, понимая, что это бессмысленно, не стал бы поднимать свое боевое знамя, не имея мощной поддержки. А значит, такая поддержка наверняка у него была; значит, существовал тайный круг людей, которые были известны только друг другу и ждали подходящего момента — например, когда Генрих покинет относительно безопасный Лондон, — чтобы тут же бросить ему вызов. И они, разумеется, не стали бы поднимать мятеж, если бы у них не было на примете… другого короля! Значит, такой человек у них имелся! Человек, который с полным правом мог заменить на троне Генриха Тюдора…
Королева-мать гневно сверкнула глазами в мою сторону, словно и я уже пылала огнем мятежа, словно и во мне она уже углядела явные признаки предательства — этакую каинову печать у меня на лбу.
— Как лиса, нет, как дворовый пес! — с презрением повторила она. — Разве не так его называли? «Верный пес Ловелл»? Вот он и выскочил из своей будки, точно дворовая шавка, да еще и вызов моему сыну бросить осмелился! Генрих безумно всем этим огорчен. И меня с ним рядом нет! Его это предательство просто потрясло!
— Благослови, Господи, нашего короля, — прошептал архиепископ, касаясь золотого распятия, свисавшего с его пояса на жемчужных четках.
