— Решись и будь храброй, — убеждала она меня. — Все женщины в нашем роду были храбрыми, как львицы. Нам не пристало сожалеть и хныкать.
Мне показалось, что в моем животе что-то с силой повернулось, и схватки стали очень частыми и болезненными.
— По-моему, ребенок сейчас родится, — сказала я, слегка задыхаясь.
— Я тоже так думаю, — сказала мать и повернулась к акушеркам. Те приподняли меня — две поддерживали меня под руки, а третья опустилась передо мной на колени и приложила ухо к моему мучительно напрягавшемуся животу.
— Сейчас, — сказала она.
И мать объяснила:
— Твой ребенок готов сейчас родиться, позволь же ему выйти на свет.
— Нужно тужиться! — резко заметила одна из повитух. — Нужно бороться! Ребенок всегда рождается в трудах и боли!
Но моя мать велела ей замолчать, а мне сказала:
— Тебе больше не нужно бороться. Твой ребенок уже в пути. Помоги же ему выйти, открой свое тело и позволь ему появиться на свет. Ты просто даришь жизнь новому человеку — не заставляешь себя, не берешь эту крепость осадой, а просто даришь. Это не сражение, не борьба. Это акт любви. Ты даешь жизнь своему ребенку и должна сделать это нежно и осторожно.
Я чувствовала, как напрягается каждая жилочка моего тела, как оно исторгает что-то из себя, как что-то открывается во мне…
— Он выходит! — сказала я, испытывая вдруг сильнейшее волнение. — Я это чувствую…
Затем все произошло стремительно — сильный толчок, ощущение неизбежного движения, а потом сразу резкий, громкий крик ребенка. И моя мать, улыбаясь, но с полными слез глазами, сказала мне:
— Вот ты и стала матерью, Элизабет. Молодец, ты отлично потрудилась! Твой отец гордился бы твоим мужеством.
Повитухи, крепко поддерживавшие меня под плечи, наконец-то меня отпустили, и я легла на кушетку, но сразу же повернулась туда, где одна из повитух заворачивала в пеленку нечто маленькое, извивающееся и окровавленное. Я протянула к ней руки и нетерпеливо потребовала:
— Дайте мне моего ребенка!
Мне его подали, и это было ощущение настоящего чуда — самый настоящий ребенок! Мой ребенок! И он был так хорош собой — прекрасно сложен, с густыми каштановыми волосами, с нежным розовым ротиком, широко открытым в сердитом плаче. Личико у него тоже было красное и сердитое. Моя мать, развернув пеленки, показала мне тельце младенца.
— Мальчик, — сказала она, и в ее голосе не слышалось ни радости, ни триумфа, одно лишь глубокое удивление; и голос ее был чуть хрипловат от усталости. — Господь снова откликнулся на мольбы леди Маргарет — поистине неисповедимы Его пути. Ты подарила Тюдорам то, что им было нужно больше всего на свете: сына и наследника.
* * *
Король всю ночь ждал за дверями родильных покоев, точно любящий муж, который не в силах уйти от страдающей жены и первым хочет узнать, кто у него родился. Моя мать, набросив платье прямо поверх испятнанной кровью льняной нижней рубашки, вышла к нему с гордо поднятой головой и сообщила о нашей великолепной победе. Разумеется, тут же кого-то послали сообщить эту радостную весть королеве-матери, по-прежнему молившейся в часовне: пусть узнает, что ее молитвы были услышаны и Господь сохранил будущую династию Тюдоров. Леди Маргарет вошла в родильные покои в тот момент, когда женщины перекладывали меня на большую удобную кровать, чтобы я могла хорошенько отдохнуть; няньки обмывали младенца, сюсюкая и умиляясь, а затем стали его пеленать. Кормилица, взяв у них мальчика, с низким поклоном показала его миледи, и та с такой жадностью выхватила у нее внука, словно он был короной, найденной в кусте боярышника. Прижимая его к сердцу и едва дыша, она с трудом вымолвила:
— Мальчик мой золотой! Благодарю Тебя, Господи! Ты внял моим мольбам!
Я молча кивнула. Я слишком устала, чтобы разговаривать с ней. Моя мать поднесла мне к самым губам чашу с горячим, сдобренным специями элем; и я, почувствовав запах сахара и бренди, с наслаждением сделала большой глоток, и мне снова показалось, будто я плыву по реке. В голове у меня стоял туман от усталости и облегчения после мучительных, но оставшихся позади болей. Я словно слегка опьянела и от хмельного родильного напитка, и от чувства одержанной победы: ведь у меня теперь был мой собственный сын! Я родила поистине безупречного мальчика!
— Дайте его мне! — потребовала я.
И миледи послушно передала мне младенца. Я снова принялась его рассматривать. Он был совсем крошечный, как куколка, но казалось, что каждый его кусочек, каждый пальчик, каждый ноготок был сделан вручную, с бесконечной заботой и осторожностью. Его пухлые ручки были похожи на маленькие морские звезды, а крохотные ноготочки напоминали формой мелкие ракушки. Я прижала сына к груди, и он открыл глаза удивительного, темно-синего цвета, такого цвета бывает море в полночь, и строго на меня посмотрел. Казалось, и он тоже удивлен суетой, творящейся вокруг. Его строгий взгляд словно говорил: я прекрасно понимаю, что все так, как и должно было быть; я знаю, что рожден для великой судьбы, и непременно осуществлю это предначертание.
— Отдай его кормилице, — прервала мои мысли королева-мать.
— Скоро отдам. — Мне было совершенно безразлично, что она там мне приказывает. Пусть теперь сколько угодно командует своим сыном! У меня есть свой. Это мой ребенок, мой сын, и вовсе не она его родила; да, он — наследник Тюдоров, но прежде всего он — мой любимый сын!
* * *
Он — наследник Тюдоров. Теперь это гарантировало безопасность их правления, поскольку было положено начало династии, которая, как показало время, продолжалась достаточно долго.
— Мы назовем его Артур, — объявила миледи. Я, собственно, это предвидела и прекрасно понимала, зачем меня притащили рожать в Винчестер: им хотелось во всеуслышание заявить, что новорожденный принц имеет все права на наследие короля Артура; что он только что не родился на знаменитом «круглом столе», за которым заседали рыцари Камелота;
[34]
что отныне Тюдоры с полным правом могут утверждать, что являются наследниками этого волшебного королевства и благодаря их династии вновь возродится величие Англии и ее прекрасное рыцарство.
— Да, хорошо, — сказала я. Разумеется, я не возражала. Как я могла возражать? Ведь именно это имя мой Ричард выбрал когда-то для нашего с ним будущего сына. Ведь и он тоже мечтал о Камелоте и возрождении рыцарства, но, в отличие от Тюдоров, действительно пытался собрать при своем дворе самых благородных рыцарей и, в отличие от Тюдоров, сам всю жизнь прожил по законам истинного рыцарства. Я закрыла глаза, думая о том, что, как это ни странно, Ричард наверняка полюбил бы этого ребенка, ибо это он выбрал для него имя, это он пожелал, чтобы малыш благополучно вызрел в моем чреве, а значит, этот мальчик — наш с ним сын.
