Когда Генрих как бы невзначай произнес вслух имя того, кого я любила всем сердцем, я вся похолодела. Натянув одеяло до подбородка, я снова принялась заплетать в косу рассыпавшиеся по подушкам волосы, а он молча смотрел на меня, но мешать не стал. Через какое-то время я с раздражением поняла, что он явно намерен остаться в моей постели до утра.
— Ты бы хотела, чтобы твоя мать приехала к нам на Рождество? — как бы между прочим спросил он, повернувшись, чтобы задуть свечу у кровати. Теперь комната была освещена только затухающим огнем в камине, и в этом свете его обнаженное плечо казалось бронзовым. Если бы мы были настоящими любовниками, эти минуты, наверное, были бы для меня самыми счастливыми.
— А можно? — Я только что не заикалась, настолько меня удивил его вопрос.
— Почему же нет? — весело сказал он. — Если ты этого хочешь.
— Я хочу этого больше всего на свете! — с детским восторгом воскликнула я. — Это было бы так здорово! Я была бы так счастлива, если бы на Рождество мама снова была рядом со мной. А уж о моих сестрах, особенно самых младших, я и не говорю. Они же просто на седьмом небе будут от радости! — И я, повинуясь внезапному порыву, наклонилась и поцеловала мужа в плечо.
Он сразу же повернулся ко мне, поймал мое лицо в ладони и сам нежно поцеловал меня в губы. Потом еще раз, и еще, и мое огорчение, вызванное его упоминанием о Ричарде, и моя ревность к той девушке, которую он когда-то любил, странным образом возбудили меня, заставив ответить на его поцелуй и крепко обвить его шею руками; а потом я снова почувствовала на себе тяжесть его тела, и губы мои сами открылись навстречу его губам, и впервые глаза мои закрылись не от равнодушия, а от наслаждения, и я почувствовала, как он нежно, любовно овладевает мною, и мне показалось, что впервые между нами вспыхнула искорка супружеской любви.
Дворец Вестминстер, Лондон. Весна, 1489 год
Это было веселое Рождество. На все праздники приехала моя мать, а потом наступила долгая холодная зима, как это обычно бывает в Лондоне. Мы заказали особую мессу в честь моего дяди Эдварда, который умер в прошлом году во время предпринятой им экспедиции против французов.
— Ему вовсе не обязательно было участвовать в этой экспедиции! — сказала я, зажигая в память о нем свечу на алтаре.
Мать только улыбнулась, хотя я прекрасно знала, как сильно она тоскует по брату.
— О нет, обязательно, — сказала она, помолчав. — Эдвард никогда не относился к числу тех, кто способен спокойно сидеть дома.
— Зато тебе вскоре придется это делать, — с горечью заметила я. — Рождественские праздники закончены, и Генрих говорит, что ты должна возвращаться в аббатство.
Она повернулась к дверям, накинула на свои серебристые волосы капюшон плаща и спокойно сказала:
— Что ж, я ничего не имею против жизни в аббатстве, если ты и остальные мои девочки будете здоровы и счастливы. Впрочем, я вижу, что сейчас ты вполне довольна своей жизнью и, похоже, в кои-то веки пребываешь в мире с собой. — Я подошла к ней, и она, взяв меня за руку, спросила: — Значит, ты все же сумела полюбить его? Я очень надеялась, что со временем тебе это удастся.
— И это очень странно, — призналась я, — ведь в нем явно нет ничего героического, и я отнюдь не считаю его самым замечательным мужчиной в мире; я знаю, что он не слишком храбр, что у него часто бывает дурное настроение, которое он любит срывать на других. Но нет, мама, я, конечно же, не полюбила его так, как любила Ричарда…
— Существует много разновидностей любви, — мудро заметила моя мать. — И если любишь человека, который в чем-то не дотягивает до выдуманного тобой идеала, нужно быть снисходительной, делая скидку на то, что существует огромная разница между мечтой и реальной действительностью. А порой нужно просто прощать. Возможно, прощать приходится даже слишком часто, однако умение прощать часто приносит с собой любовь.
* * *
В апреле, когда в полях на южном берегу реки уже вовсю распевали птицы, я сказала Генриху, что мне не хочется ехать с ним на соколиную охоту. Мы были на конюшенном дворе, и он уже вскочил на коня, а моя лошадка, которую несколько дней держали в конюшне, нетерпеливо пританцовывала на месте в предвкушении прогулки, но грум крепко держал ее под уздцы.
— Смотри, прямо-таки рвется в бой! — сказал Генрих и тут же внимательно посмотрел на меня. — Что это с тобой? Ты же отлично с этим мерином справляешься. И потом, стоит тебе сесть в седло, и он тут же успокоится. На тебя это не похоже — ты же никогда не пропускаешь соколиную охоту.
Я лишь молча покачала головой.
— Может, хочешь другую лошадь? — предложил Генрих. Я улыбнулась: он явно очень хотел, чтобы я непременно поехала с ним на охоту. — Дядя Джаспер с удовольствием позволит тебе взять его коня. Он спокойный, как скала.
— Не сегодня, — упиралась я.
— Ты что, плохо себя чувствуешь? — Генрих бросил поводья конюху и соскочил с седла. — Ты и впрямь выглядишь немного бледной. Ты здорова, любовь моя?
Услышав эти нежные слова, я невольно прильнула к его груди, и его рука тут же обвила мою талию. Повернув голову так, чтобы мои губы почти касались его уха, я прошептала:
— Меня только что вырвало.
— Но лоб у тебя, по-моему, не горячий… — Он слегка вздрогнул. Ужас, который все испытывали перед той страшной болезнью, «потогонкой», которую принесла с собой его армия наемников, все еще был очень силен. — Скажи, ведь жара у тебя нет?
— Я не больна, — успокоила я его. — И никакого жара у меня нет. И утром я ничего плохого не ела, никаких незрелых фруктов, — с улыбкой заверила я мужа, но он по-прежнему ничего не понимал. — Да, меня тошнило и сегодня утром, и вчера, и, как мне кажется, завтра утром тоже будет тошнить!
Он снова внимательно посмотрел на меня, и в глазах его вспыхнула надежда:
— Элизабет, неужели?..
Я кивнула:
— Да. Я беременна.
Он еще крепче обнял меня.
— О, моя дорогая! Моя любимая! Какая это чудесная новость!
На глазах у всего двора он нежно поцеловал меня в губы и только потом огляделся, но теперь уже всем все наверняка стало ясно, такая сияющая у него была физиономия.
— Королева с нами не едет! — выкрикнул он, словно это была самая лучшая весть на свете.
Я ущипнула его за руку и тихо предостерегла:
— Сейчас еще слишком рано объявлять об этом.
— О, конечно, конечно! — И он снова поцеловал меня в губы, а потом склонился над моей рукой. Придворные с несколько озадаченными улыбками следили за этими неумеренными проявлениями радости и нежности. Правда, человека два-три сразу обо всем догадались и понимающе закивали. — Королева сегодня намерена отдохнуть! — возвестил Генрих. — Но никаких поводов для беспокойства нет. Она совершенно здорова, просто раздумала ехать на охоту и решила погулять в саду. Да и я бы не хотел, чтобы она ехала верхом. Она немного нездорова.
