– Вячеслав… Вы?…
– Угу. Мы тут все вместе… Лида, у меня сейчас нет с собой вина, чтобы опять пить на брудершафт…
Лида присела на скамейку рядом.
– Извини, – примирительно сказала она, – давно не виделись, вот и выскочило…
Где-то совсем рядом за деревьями плескался Днепр. Тёплый ветер на лёгких крыльях скользнул мимо, принеся запах речной свежести и душистой хвои.
– Хорошо здесь! – сказал Чумаков, медленно и с наслаждением вдыхая ночные ароматы.
– Да, воздух удивительный, – согласилась Лида. – Мы иногда до двух-трёх ночи у костра сидим, песни поём с вожатыми отрядов, и всё равно успеваем выспаться.
Помолчали.
– А я сегодня о тебе вспоминала, – глядя куда-то в сторону, сказала Лида.
– Потому и приехал…
– Серьёзно? – Она повернулась, стараясь по выражению лица определить, шутит ли опять её собеседник.
Из-за угла медпункта вышли две девушки.
– Ой, Лид, у тебя гости? А мы за тобой…
– Идите сами, девчата, я не пойду, – ответила Лида.
Девушки упорхнули, предварительно смерив Чумакова с ног до головы оценивающими взорами.
– Пройдёмся? – предложил Вячеслав.
Они спустились к Днепру и медленно пошли вдоль берега. Здесь воздух был влажнее и гуще, лягушки орали, казалось, в самые уши. Выведя за пределы лагеря, тропинка вильнула в проём между разогнутыми стальными прутьями ограды и углубилась в лес. Хвоя мягко пружинила под ногами, деревья придвинулись вплотную и казались сплошной чёрной стеной. Почти на ощупь набрели на поляну, где лежало бревно и виднелись остатки кострища.
– Присядем…
Устроившись, опять помолчали.
– Когда мы в последний раз виделись, я уставшая была, в первый день столько работы…
– Не оправдывайся, пожалуйста, ты ничем мне не обязана.
– Скажи, Вячеслав, – после паузы осмелилась спросить Лида, – тебя в жизни когда-нибудь предавали?
– Бывало, – кивнул Чумаков, – но, наверное, я сам был в этом виноват…
– Как это? – не поняла девушка.
– Не сумел верно оценить человека, возложил на него надежды, которые не могли оправдаться…
– Но разве об этом можно знать заранее? – удивилась Лида. – Ведь часто бывает, что человек сначала один, а потом совсем другой становится…
– Так не бывает, – отвечал Чумаков. – Стержень человеческой сущности формируется в раннем детстве, лет до семи, наверное, и в дальнейшем мало подвержен изменениям. Другое дело, что зачастую мы воспринимаем человека не таким, каков он есть, а приписываем ему собственные мечты, желания, фантазируем образ, а затем обвиняем в предательстве. Если я, например, плохо разбираюсь в деревьях и, купив саженец, мечтаю о прекрасных яблоках, но однажды вижу на нём сливы, мне ведь не придёт в голову обвинять сливу в предательстве моей мечты. Прежде чем ожидать плодов, я должен знать конкретное содержание, сущность своей мечты и целенаправленно искать то, что надобно.
– Люди – не деревья, в жизни всё гораздо сложнее, – не согласилась Лида.
– Бесспорно, – не возражал Вячеслав. – Быть «агрономом жизни», разбираться в «сортах» людей – самая сложная наука, многие законы которой ещё до сих пор не открыты.
– Я понимаю: законы в химии, физике…
– А разве мы сами не химия, не физика, не энергетика? – улыбнулся Чумаков.
– Ну, это как-то слишком материалистично, есть ведь ещё душа, чувства…
– А разве душа функционирует по каким-то особым законам? И что ты понимаешь под этим словом?
– Наверное, внутреннюю суть. Ведь считали же раньше, что душа есть у всего: деревьев, озёр, лесов. Я думаю, что Лешие, Бабы-яги, Русалки, Водяные как раз и есть выразители души леса, реки, поля… – Она не договорила. Какая-то тень беззвучно скользнула почти над самыми головами.
– Наверное, летучая мышь вылетела на охоту, – предположил Чумаков.
Оглянувшись, Лида вдруг порывисто поднялась.
– Ой, что это? – воскликнула она, указывая в темноту.
Среди высокой травы светились голубоватые искры.
– Это светлячки, – сказал Чумаков.
– Надо же! Я никогда раньше не видела светлячков!
Лида подошла ближе, наклонившись, осторожно подняла светлячка, положила себе на ладонь.
– Какое чудо! – восхитилась девушка. – Они похожи на пылинки упавших звёзд!
Чумаков собрал ещё несколько штук, положил на Лидину ладонь.
– У тебя холодные пальцы, – заметил он, – озябла?
Расстегнув шерстяную олимпийку, накрыл Лиду одним «крылом», и они, тесно прижавшись, пошли по тропинке. Светлячки на Лидиной ладошке горели, как россыпь бриллиантовых шариков.
– Я почему-то представляла светлячков вроде жучков, а они совсем другие, – не переставала восхищаться девушка.
Большая, почти полная луна стала всходить над лесом, обливая деревья густым серебром. Откуда-то из глубины послышались протяжные звуки-вскрики.
– Кто это? Зверь или птица? – шёпотом спросила Лида.
– Не знаю, – так же шёпотом отвечал Вячеслав. – А говорят, здесь дикие кабаны водятся, не боишься? Вот сейчас ка-а-к выскочит из кустов!
Совсем рядом что-то зашуршало, и Лида инстинктивно прильнула к Чумакову. От резкого движения светлячки посыпались на траву.
– Пусть остаются, – решила Лида, – здесь их дом.
От близости доверчиво прильнувшей к нему девушки Чумаков вдруг ощутил волну давно забытого чувства нежности.
Лида подняла голову, намереваясь что-то сказать, но не успела: их губы сами собой слились в долгом поцелуе.
– Твои волосы пахнут хвоей, – прошептал Чумаков, – ты не лесная нимфа? Или, может, русалка, что вышла тайно побродить под луной?
Лида засмеялась тихо и радостно.
Они вновь пошли через лес, крепко обнявшись, и наконец вышли на грунтовую дорогу.
– Может, пойдём назад? – чуть просительным тоном сказала Лида. – Я немного устала. – И она вновь приклонила голову к груди Чумакова.
Простые слова, слегка жалобная интонация девушки вновь окунули Вячеслава в море нежности. Неожиданно для себя самого он подхватил её на руки и понёс. Лида, обхватив крепкую шею, запротестовала:
– Слава, ну что ты, не надо! Тебе же тяжело!
– Нимфы не бывают тяжёлыми, – отвечал Вячеслав, – они сотканы из лунного света и призрачных грёз…
Он в самом деле не чувствовал тяжести и боли в ноге, и всё нёс, нёс девушку, пока неожиданно дорога не выскочила из леса и разделилась на две, обегая хлебное поле. Пространства раздвинулись, открыв густую синеву неба, сплошь усыпанного звёздами, а впереди – до самого горизонта – переливалось и мерцало тусклым золотом море пшеничных колосьев.
