Утренний туман стелился над изгибом реки, то тут, то там запутывался клочьями в прибрежных кустах, причудливым белёсым змеем растекался по низинам и балкам.
Неширокая река, вынырнув из леса на открытый степной простор и, словно испугавшись бескрайней шири, ещё некоторое время текла по краю, прижимаясь к деревьям, затем устремлялась вдаль, но, пропетляв между холмами и описав огромную подкову, она вновь убегала в спасительный лес к его прохладным теням и живительным родникам.
Русская дружина расположилась как раз внутри этой голубой подковы, которая охватывала тыл и фланги, а дальше с одного бока темнел лес.
Уже роса испарилась со шлемов и кольчуг ратников, которые стояли, выстроившись в боевой порядок, и смотрели вперёд, где на расстоянии трёх полётов стрелы чернело войско печенегов. Противники несколько часов – с самого рассвета – стояли друг против друга. Печенеги не ожидали, что урусы смогут выставить такую организованную дружину. Они знали, что хан урусов занят введением новой веры, зачастую карает своих, земли его ослабли и можно совершать набеги на беззащитные селения и грады. Печенегов было больше, чем русов, – около тьмы сабель против пяти-шеститысячной русской дружины, часть которой состояла из наспех собранных ополченцев. Однако они не впервые встречались на поле брани и знали, сколь стойко и бесстрашно могут сражаться эти воины. Русы же ожидали: может, противник, встретив заслон, уйдёт сам и всё обойдётся без лишней крови.
Уже туман растаял под лучами солнца, становилось жарко, а печенеги не уходили и не начинали боя. Спустя ещё полчаса передовой разъезд вражеских лучников закружился в «карусели»: они приближались по дуге к русским войскам на расстояние полёта стрелы, один за другим выпускали по нескольку железноклювых посланцев, затем уходили, и всё повторялось сначала.
Дружинники только прикрывались от стрел щитами. Большие червонные щиты, закруглённые сверху и заострённые книзу, размером почти в человеческий рост, которые держали первые ряды воинов, надёжно закрывали людей.
Вдруг что-то изменилось в порядках печенегов. Лучники, как сухие листья, гонимые ветром, разлетелись в стороны, давая дорогу ревущей, кричащей, гикающей и свистящей лавине конников, которая, разворачиваясь полумесяцем, мчалась навстречу русской дружине.
Степняки летели, приникнув к шеям своих быстроногих скакунов, кто обнажив кривую саблю, кто выставив копьё, набирая всё большую скорость и размах. Загудела, застонала земля, прогнулась под дробью десятков тысяч копыт. Живой вал слившихся воедино конелюдей катился навстречу, и казалось: ничто, никакая сила не сможет остановить его и он в яростном диком порыве сметёт и растопчет всё на своём пути. Сама разъярённая Смерть летела на русов, и многие, позабыв в эту страшную минуту, что они уже не поганые, а христиане, шептали молитву Перуну и призывали на помощь всех щуров и пращуров.
Стрелы летели теперь непрерывно. Русские лучники отвечали врагу, с невероятной меткостью разя всадников и лошадей. Тяжёлые русские луки били дальше лёгких печенежских, их калёные стрелы пробивали не только кожаные печенежские рубахи со стальными пластинами и прошивали насквозь деревянные щиты, но могли уязвить даже броню викингов. Видимо, ещё со времён войны с Римом и его закованными в железо легионерами были придуманы русами эти «бронебойные» луки. Но таких было мало, стреляли в основном из обычных.
Падали люди и лошади, задние ряды давили передних, топтали упавших – мёртвых и ещё живых. Выносливые и сильные кочевники, прискакавшие на своих неутомимых конях, чтобы жечь, грабить и брать в полон тех, кто пахал и сеял, пас скот, строил жилища, эти выносливые люди могли так же пасти свой скот, растить хлеб и вести торг. Но им казалось, что легче и проще отобрать чужое силой, и теперь они сами гибли под стрелами и убивали тех, кто вышел защитить свою землю, потому как насилие и неволя – самое худшее, что только может быть на свете для русов, никогда не бывших ничьими рабами.
Когда лавина печенежской конницы достигла линии русских лучников, те проворно скрылись за рядами кметов – ополченцев, набираемых «от сохи» из простого народа и проходящих соответствующую воинскую выучку. Однако почти половина нынешних ополченцев не были опытными воинами, тут собрался разноплемённый люд, кто только умел держать в руках оружие и хотел сражаться с врагом. Их основным вооружением были лёгкие копья – сулицы, пики, рогатины, которыми они ощетинились навстречу вражеской коннице. В последний момент, когда расстояние сократилось до нескольких десятков шагов, кметы вдруг проворно выбросили перед собой деревянные щиты, утыканные заострёнными кольями, которые успели сделать за эту ночь. Первые лошади «ударной волны» споткнулись, взвились на дыбы и чуть задержали напор атаки. Но тут же прорвалась следующая волна, и недостаточно расторопные или чуть замешкавшиеся лучники и кметы пали, сражённые печенежскими саблями. Натиск был так силён, что ряды кметов вогнулись, и первые из них были изрублены и растоптаны почти полностью. Прочнейшие древки ломались, как хворост, лошади истошно ржали и метались, обезумев от боли и крови, сбрасывая седоков. Грозный кочевник, с детства привыкший сидеть в седле, оказавшись на земле, становился более уязвимым и падал под ударами топоров либо засапожных ножей, если до этого не был поднят сразу на несколько копий.
Лучники и самострелыцики продолжали разить конного противника, посылая меткие стрелы поверх голов соратников с расстояния буквально в десяток-полтора шагов.
Крики людей, ржание и храп животных, свист стрел, грохот щитов, звон мечей, команды, подаваемые с обеих сторон десятскими и сотскими своим воинам, – всё слилось в единый невообразимый гул, гул пиршества смерти. Уже не было безудержно несущейся конницы и атак лучников, началась драка, бой, сеча. Кметы, оставшиеся без сулицы или рогатины, тут же пускали в ход припасённые боевые цепы, топоры, кинжалы, прикрываясь и отражая удары круглыми облегчёнными щитами. Могучий широкоплечий кузнец споро орудовал тяжёлым мечом, который в его сильных руках казался почти невесомым, он отбивал удары печенежских сабель и тут же предпринимал ответные сокрушительные выпады. Прочные наручи, которые он выковал себе, как и прочее снаряжение, были сделаны так хитро, что не только не разрубались ударом меча, но и распределяли удар по всей поверхности, пружинисто играя двумя слоями брони. Рядом с ним многие уже вступили в рукопашную схватку с вышибленными из сёдел печенегами. Тут даже ополченцы чувствовали себя уверенно, опрокидывая врагов не только оружием, но и могучими ударами кулаков, отработанными в крепких кулачных боях, что сызмальства были знакомы каждому русскому мужику.
Теснимые печенегами, ополченцы постепенно отходили к тяжёлой пехоте, вооружённой обоюдоострыми мечами, копьями и большими щитами. Задачу свою – остановить вражескую конницу и заставить её увязнуть в рядах обороняющихся – ополченцы выполнили большой кровью.
Пропустив отступающих кметов, тяжёлые ратники выстроились в «стенку». Плотно сомкнув ряды, они ощетинились рядами копий на разной высоте так, что ни конный, ни пеший противник не оставался «без внимания». Чтобы пробить такую «стенку», нападающие не только должны были обладать большой отвагой, но и значительно превосходить обороняющихся числом, потому что, стремясь сломить живое заграждение, они несли большие потери.
