Юноша посмотрел в ту сторону, откуда могло прилететь железное жало. В серой дымке раннего утра трудно было различить кого-то среди подступающих к берегу зарослей, а подойдя ближе, он никого там не обнаружил. Да и не надеялся. Какой бы дурень его дожидался?
Со стороны реки все так же неслись возбужденные и радостные переклики — отголоски развеселого купания. Все так же соперничали в своем мастерстве невидимые певуны сверчки. Только теперь этой разноголосицы для Чеслава словно и не существовало, потому как из головы все вытеснило одно: его только что хотели лишить жизни! Хотели... Но отчего тогда... Постой, а хотели ли?
Что-то не все складно было в этом нападении. Ведь он открыто вышел из реки и не таясь искал свои лахи, а схоронился, пригнувшись, когда уже клинок пролетел возле него. А потому попасть в него не составляло большой сложности. Разве что совсем уж неумехе. А это значит... А это значит, что в него, похоже, и не хотели попасть. Его хотели предупредить!
Вот только о чем? Скорее всего, чтобы он чего-то не делал, а иначе — смерть ему. А нож — это знак и предостережение. Но что не делал?
Мысли Чеслава вернулись к той, с кем он провел эту купальскую ночь. Ведь кто-то мог углядеть их пылкие любощи. И то мог быть ее брат или родич. Но нет, кровник бы открыто призвал Чеслава к ответу. А вот если какой из парней прежде на нее взор положил да своей видеть хотел... Такой и нож метнуть мог, чтобы отвадить Чеслава... Но вот только знать бы, от кого его отвадить хотят!
Но было и еще одно, что могло направить летящий нож в его сторону. Это тайна череды загадочных смертей и потрав в их селении и в округе. И тот, кто творил зло, мог легко прознать о том, что Чеслав идет по его следу. Ведь такого не утаишь. Вот и предостерег лиходей, чтобы не совался в его черные деяния молодой охотник. И если это был он, то тогда Чеслав, скорее всего, по верному следу идет. А иначе зачем его останавливать?
Юноша попытался еще вспомнить, за что ему могли предупреждение послать. Но больше, кажется, он никому тропу не переходил так дерзко, чтобы грозить ему погибелью.
Думая о том, что только что произошло, но при этом не теряя бдительности, Чеслав шел в сторону городища. Дабы избежать еще каких-нибудь неприятных неожиданностей, он решил не идти по тропе хоженой, а добраться напрямки лесными зарослями. Внезапно послышался слабый треск сухой ветки, и, чуть пройдя в сторону, откуда раздался треск, в чаще он заметил чью-то фигуру. Кто это был, рассмотреть было трудно, так как рассвело еще не полностью, и здесь, среди деревьев, вовсю царил сумрак.
«Кого это по лесу в такую рань носит? Уж не метатель ли это ножа?»
Чеслав, отступив несколько шагов назад, схоронился за стволом ясеня и терпеливо ждал, когда неизвестный приблизится. И лишь услышав шум шагов совсем близко, выглянул из своего укрытия.
По поляне шел отрок Благ, младший из помощников Колобора. Шел неспешно, внимательно и сосредоточенно осматривая кусты папоротника и время от времени разводя их руками.
«Да он цвет папоротника ищет! Сейчас же самое время для поиска! Купала ведь!» — с облегчением вздохнул Чеслав и улыбнулся.
Благ тем временем от усердия и желания добыть задуманное почти исчез среди буйных ростков папоротника. Паренек, как, наверное, и другие, искал цвет, который мог появиться только раз в году, в эту самую пору — на Купалу. Ведь каждый малец в их племени знал, что кто найдет тот цвет, тому до конца дней счастье будет.
Подождав, пока Благ отойдет подальше, чтобы не спугнуть отрока или удачу в его поиске, Чеслав хотел уже выйти из-за своего укрытия, когда его заставил вздрогнуть тихий голос:
— От кого таишься, парень?
Молодой охотник, стараясь не показать, что его застали врасплох, неспешно повернулся в сторону голоса. Рядом с ним стояла знахарка Мара и с большим вниманием смотрела не на него, а в ту сторону, от которой он только что отвел взор.
— Ты что же, Мара, тоже за цветом папоротника поохотиться вышла? — не отвечая на вопрос, задал Чеслав свой, кивнув на ее суму, полную трав.
Мара перевела взгляд на парня, и в ее глазах он увидел насмешку.
— Сколько живу, а того цвета так и не зрела, детинушка. Видать, не судьба. Ведь цвет тот дивный не каждому дается. Да и зачем мне, древней, тот дар? Он тому нужен, кто желаний полон... А я... А я вот травы разные собрать вышла. Они нынче, на Купалу, в самой силе... — Знахарка стала перебирать собранные травы. — Вот чемерица, подорожник, чернобыль, одолень-трава от зубной напасти, плакун-трава... — Она с прищуром посмотрела на юношу. — Да и ты, мне показалось, тоже не за цветом папоротниковым по лесу бродишь.
— В меня нынче нож метнули, Мара.
Чеслав хоть и сказал об этом спокойно, но в голосе чувствовалось напряжение. Он смотрел на многоопытную ведунью, ожидая, что она ответит.
Но Мара не торопилась говорить. Ничто не дрогнуло на ее изрытом морщинами лице. Протянув руку, прикоснулась знахарка к двум оберегам, что висели на кожаных ремешках у Чеслава на груди: один — маленькое солнце, символ Даждьбога, был его; второй, в форме лебедя с лошадиной головой, птицы и скакуна Великого, когда-то принадлежал его отцу. Теперь оба они охраняли парня от всяких напастей: и от лихих глаз, и от злого умысла, и от многого другого.
Подержав в руке обереги и прикрыв глаза, Мара беззвучно пошевелила губами, но голоса так и не подала. И Чеслав, не дождавшись, добавил:
— Нож тот хитро метнули... Думаю, погибели моей не хотели, а вот отвадить от чего-то знаком тем желали.
— Про того, кто потравой люд сгубил, мысли твои? — прервав свои беззвучные заклинания, насторожилась знахарка.
— А больше, кажись, некому.
О том, что это могло быть предупреждение за девку, с которой он нынче познался, Чеслав решил Маре не говорить.
— Не знаю, что и сказать тебе, парень, что посоветовать. Да и что советовать, когда все равно сделаешь так, как сам решишь. А выбор у тебя есть. Не раз тебе говорила: либо сойти с тропы, по которой идешь, либо дойти по ней до конца.
— Да как же сойти, когда соплеменников, что дичину на охоте, изничтожают. — Голос Чеслава был тих, но в нем не было и тени сомнения. — Да и веры нет, что конец тем смертям будет. Я ведь на хутор Молчана сожженный опять ездил. Поглядел еще раз на пепелище. Их, кажись, сожгли заживо. И сделать это мог только кто-то из своих. Все на то указывает.
Весть эта даже немало повидавшую на своем веку Мару заставила побледнеть. Много смертей видела старуха, но такая наглая даже ее заставила почувствовать, как побежали по телу мурашки.
—Храни нас Великие от нелюдя такого... — прошелестели ее губы.
Чеслав же задумчиво добавил:
— Вот только бы прознать, чего он так лютует... Тогда и распознать его легче было бы.
Мара уже сделала несколько шагов, чтобы уйти, но остановилась и, многозначительно взглянув на него, произнесла:
