Несмотря на бушующие в душе чувства, Чеслав как опытный охотник заметил, что слова его вызвали еще больший переполох у стоящих перед ним жрецов. Они обменялись между собой долгим взглядом, будто безмолвно о чем-то советуясь или сговариваясь, а потом снова взглянули ему в лицо. И молодой охотник увидел на их обличьях явный след вины.
— Поверь, Чеслав... — нерешительно прервал молчание Миролюб.
Но резкий взмах руки Колобора заставил помощника замолчать. Седовласый старец тяжело вздохнул и, как показалось Чеславу, хотел было что-то сказать, но то ли не найдя слов, то ли не решаясь, только склонил голову к земле.
— Но, ведун... — попытался вмешаться Миролюб. И теперь в его голосе прозвучала даже некая строптивость.
Однако Колобор, снова подняв руку, не позволил ему договорить. Все так же глядя в землю и по-прежнему безмолвно, старый волхв сосредоточенно закивал головой, скорее всего, каким-то своим потаенным мыслям. После, махнув рукой в сторону хатки помощников, дал знак Миролюбу удалиться. Но младший жрец явно не спешил выполнить его повеление. И только брошенный Колобором суровый красноречивый взгляд заставил его сделать это.
Только после того, как помощник ушел, Колобор, с почтением взглянув на идолов и поклонившись им, тихо произнес:
— В хижину мою пойдем. Негоже богов дрязгами нашими людскими тревожить...
И побрел тяжелой поступью в сторону своего жилища.
Все еще возмущенный увиденным из укрытия, Чеслав, тоже взглянув в сторону священных изваяний и где-то в глубине души дивясь, отчего Великие тут же не покарали святотатцев, вынужден был последовать за Колобором.
Войдя в хижину, волхв зажег от тлеющего очага масляный светильник, отчего с набирающим силу огоньком жилище постепенно стало обретать контуры, убранство и предметы. После, указав Чеславу на колоду, Колобор тяжело опустился на свое ложе. Какое-то время он сидел молча, сосредоточенно что-то обдумывая, и лишь потом
с тяжелым, похожим скорее на стон вздохом медленно промолвил:
— Праведный... Праведный гнев твой, Чеслав — сын Велимира... — И помолчав, с тем же вздохом, словно теребя болючую рану, продолжил: — И то, что ты узрел, скверно для меня, волхва, служащего Великим богам нашим. Но, возможно, зримое тобой несоизмеримо с тем, о чем ты помыслил?
Слова, которые должны были бы успокоить Чеслава, вызвали в нем еще большее возмущение. Он едва усидел на месте. И только возраст старца и почтение к его священной миссии в племени заставили юношу сдержаться. Но резкости в речах своих и в тоне молодой муж скрыть не смог, да и не захотел.
— Глаз имею верный, не раз доказавший зоркость свою и точность, а разум мой привык глазу доверять.
Колобор, словно и не заметив его раздражительности, слабо улыбнулся и грустно кивнул.
— Зимой на реке нашей твердь ледовую тоже видишь, но прыгать по ней шибко поостережешься, потому как знаешь, что под твердью той — вода опасная. Так, про воду скрытую ты знаешь, а видишь твердый лед. — Говоря это, он, не боясь обжечься, накрыл ладонью горящий в глиняной плошке огонек, так что в хижине стало темно, и снова убрал руку. — Так ведь и в другом бывает: видишь одно, а что скрыто за ним, не всегда ведомо.
Чеслав внимательно слушал, стараясь понять, к чему ведет кудесник. А Колобор, уставившись на пляшущий огонек застывшим взглядом, продолжил все так же необычно тихо и размеренно:
— Лета мои немалые, Чеслав, ой немалые... Как сок жизнедающий по капле из дерева истекли. А без этого-то сока живого дерево сохнет. И до последнего вроде как крепок дуб и кроной еще зелен, да крона та уж ветвей новых не дает, все редеет и редеет... Так и я...
Все так же продолжая смотреть сквозь крошечный огонек светильника, жрец улыбнулся чему-то своему, потаенному. Только теперь в этой улыбке была то ли усталость, то ли горечь, а может, и смиренная обреченность.
Внезапно Чеслав, обратив внимание на отрешенный взгляд седовласого мужа, направленный то ли в неведомое прошлое, то ли в грядущее, а возможно, и в самое себя, и проникнув в смысл сказанного им, посмотрел на Колобора совсем другими глазами. И на празднествах разных, и во время проведения обрядов племенных, да и в повседневности суетной он привык видеть в волхве могучего, осанистого и величавого мужа в летах, чье мнение было непререкаемым, кто доносил им священную волю и мудрость Великих. А сейчас перед ним, сгорбившись от усталости, нелегкой жизни в суровых лесах и прожитых лет, сидел белый как лунь старик со спутанными волосами.
— Об ушедших годах нет горечи и печали у меня, — продолжил усталым голосом волхв, но тут же поправился: — Ну, может быть, совсем чуть. Ведь я тоже всего лишь муж смертный и слабостями людскими не обделен... — Старик провел ладонью по лицу, словно стирая с него что- то внезапно нахлынувшее. — Смертный, которому племя наше доверило огромную честь и ношу — служить Вечным, а тем самым и общине лесной. И на то сил немало требуется. Возносить хвалу и мольбы богам каждый из люда может. А вот услышать и понять их мудрость да правильно растолковать ее — дар особый нужен. И ведь дар этот редко кому дается. Избранным! Наградили этой способностью Великие и меня. Но я... — Неожиданно Колобор замолчал, но после, словно с новым вдохом набравшись решимости, снова заговорил. — Но я последнее время... не всегда волю Великих слышать, а то и разбирать стал. А у Миролюба, как оказалось, тоже этот дар есть.
После этих слов Колобора в хижине повисла напряженная тишина. Колышущаяся тень от огонька в светильнике безмолвно подрагивала на лице старого волхва, а глаза его испытующе смотрели на парня. И ждали, ждали понимания. Или смирения?
Но Чеслава не смутил тот требовательный взгляд, поскольку червь сомнения, грызущий его, не был удовлетворен. Казалось, сказанное Колобором весьма разумно и все объясняет. Но было что-то неправильное во всем этом. Ведь племя не наделяло Миролюба священным правом толковать волю Великих! Не было для него испытаний и посвящения! А ну как ложны его слова и толкования? И представить трудно, какие оттого великие и страшные беды могли пасть на головы их соплеменников.
Чувствуя свою правоту и тревогу за судьбу родичей, молодой муж с упрямым вызовом выпалил:
—А где уверенность, что то, что вещает помощник твой, и впрямь воля Великих, а не самого Миролюба?
Заданный вопрос был столь неожиданным, а предположение таким дерзким, что Колобор даже подался назад, а глаза его расширились и черной тучей потемнели.
— Может, я и стал дряхлеть, но из ума еще не выжил! — воспылал негодованием волхв и даже затрясся.
Казалось, сказанное Чеславом раскаленным железом коснулось его старческого тела и прожгло до самого чувствительного места. Ведь поначалу Колобор, когда почувствовал, что временами утрачивает дар слышать Великих, а стоящий рядом Миролюб вдруг уверенно зашептал, и сам испытал потрясение сродни ужасу. Но, пережив первый шок, вида не подал, а продолжил повторять произносимое помощником, словно сам слышит божественное вещание. Уже по окончании священнодействия его стали тревожить сомнения, страхи и переживания по поводу подлинности и происхождения слов, произносимых Миролюбом. Но после долгих раздумий, тяжких терзаний и попыток перепроверить свою интуицию, волхв смог-таки убедить себя в их божественном источнике. Миролюб же и вида не подавал, что причастен к ним. Лишь видя затруднения Колобора, испив из чаши мудрости, начинал тихо доносить ему волю Великих...
