Но далее отроку договорить так и не довелось.
— Кто там темень словами баламутит? — прервал его негромкий, но строгий окрик.
С другой стороны овина послышались звуки лихорадочной сумятицы, и Чеслав заметил, как из-за угла стремительно выскочила неясная в ночи тонкая фигурка и бросилась к дому Зимобора. И одновременно с этим с противоположной стороны донесся быстро удаляющийся топот ног. Вдогонку же разбежавшимся несся все так же негромкий, но заливистый смех. Как показалось Чеславу, это был смех Зоряны.
— Зоряна! — позвал он осторожно, не совсем уверенный в том, что это она.
— Кто здесь?
Смех резко оборвался.
Чеслав оторвался от стены и вышел в круг лунного света.
— Да никак ты подстерегал меня, Чеслав? — узнала его девушка.
— Сама ведь нынче искала меня. Болеслава мне сказала.
Зоряна покачала головой:
— А так бы и не пришел?
Как ни пыталась, но ей так и не удалось скрыть горечь в своих словах.
— Ты же сама видеть меня не хотела. На поляне, помнишь, прогнала?
— Прогнала... — согласно кивнула она головой, а после, отбросив упавшую на глаза прядь волос, чуть дрогнувшим голосом добавила: — Да как прознала, что гибели сегодня едва избежал... И Стоян был при том...
— Что? Жалость ужалила? — невольно вспылил Чеслав, услышав имя своего неприятеля. — Так погибели моей не только Стоян желает, а и другим, возможно, она ой как в радость будет. Ведь не раз уже только случаем да защитой Великих избегал ее. И с оглядкой теперь хожу по округе, не зная, откуда напасть смертельная налететь может. А она постоянно рядом где-то — чувствую ее поганое дыхание... — словно резанув по давно мучившей гнойной опухоли, уже не сдерживал в себе наболевшее парень. — И ночью купальской, о которой тебя выспрашивал, тоже кто-то смертушкой мне грозил. Вот только не знаю, за кого месть принять придется.
Внезапный пронизанный мукой выкрик девы заставил захлебнуться его пылкую тираду.
— Да ночью той купальской я была с тобой, Чеславушка! — выпалила и замолчала она. Наверное, и сама не ожидала от себя этого признания.
Постояв какое-то время безмолвно, не глядя на парня, Зоряна вдруг чуть качнулась и, возможно, чтобы не упасть, схватилась за его сорочку на груди. Чеслав по этому прикосновению почувствовал, как бьет ее мелкая дрожь, словно в стужу озябла.
— Как же ты не распознал-то меня? — Наконец она через силу подняла глаза, желая видеть его лицо. — Аль так головушка кругом шла да мужская сила играла, что и не до того было? — И со стоном добавила: — И нож тот, как проснулся ты после один-одинешенек на бережку, я в твою сторону метнула...
— Ты-ы-ы?! — не поверил услышанному Чеслав.
— Да я же! — с еще большим отчаянием вырвала из себя Зоряна.
В лунном свете лицо ее было почти белым, и холодный блик безучастного светила вовсе не был тому причиной. Сейчас Зоряна испытывала то же чувство, какое переживала тогда, купальской ночью, когда обнажилась перед этим мужем в желании отдаться ему. И совсем не нагота и не стыд самой предложить предаться любощам были тогда преградой, которую она смогла преодолеть, задавив в себе гордость, а то, что он мог той ночью оттолкнуть, не любить, отвергнуть ее. И это было бы сродни удавке, что лишила бы ее возможности дышать. Но тогда он не отверг...
— Понимаю! — эхом донесся до нее ответ Чеслава.
— Да и что ж ты понимаешь?! — вырвалось у девушки с такой болью, словно нож тот сейчас в нее угодил.
— Пожалела о том, что со мной была... Что мне первоцвет свой отдала...
— Дурень! Дубинушка ты неразумная! — еще приблизилась к нему Зоряна, так, что губы стали шептать туда, где под сорочкой гнало взволнованную кровь сердце. — Не жалела я тогда, не жалею и сейчас. А нож метнула... Да чтобы ты покоя не знал да думал, что соперник есть у тебя, который за меня и порешить готов. Знала, что не убоишься и доказать свое бесстрашие перед соперником захочешь. Хотела ревность твою разжечь так, чтобы вспыхнула да глаза и душу тебе застила, и тем к себе сильнее привязать. Так сильно, чтобы и не разорвать навеки! А ты... А ты даже не распознал меня!
Чеслав слушал ее горячие слова-всполохи, пытался вникнуть в ее пояснения, но давалось ему это с трудом, потому как думал он только об одном: «Нож бросила Зоряна... и смерти вовсе не желала. Но кто ж тогда пытается укоротить мне жизнь? И за что?» А последние слова девы, преисполненные, может, и справедливой, но казавшейся сейчас совсем неуместной обиды, даже возмутили его. Он порывисто схватил Зоряну за плечи и встряхнул, совсем не думая, что может причинить ей боль, а может, даже желая того.
— Что ж ты раныпе-то всего этого не сказала?! Ведь я бы не ходил тропами ложными, не плутал, как слепец беспомощный! А может, уже бы убийцу чужаков да людей наших распознал.
Чеслав почувствовал, как тело девушки в его руках ослабло, будто какая-то сила ушла из него. И губы ее уже без прежнего запала прошептали:
— Ох, видишь, о чем думы у тебя, Чеславушка. Не обо мне... — И вдруг, словно обретя утерянную было силу, почти прокричала зло, с надрывом: — Да пропади они пропадом, твои розыски!
— Да люди ведь сгинули! — пытался урезонить ее парень.
— А мне, кроме тебя, никого и не надо!
Девичью грудь сдавило железными клещами отчаяния, и как Зоряна ни старалась схватить побольше воздуха, чтобы разомкнуть эти клещи, ей этого не удавалось. Она тяжело дышала, словно после долгого бега за тем, что требовалось ей больше всего в этом диком лесу и вроде было совсем рядом, но стоило протянуть руку — и оно тут же удалялось в неприступные дебри. И она ждала, что Чеслав скажет ей нечто подобное, прошепчет, прокричит. Но он не сказал...
— Думала, забудешь чужачку проклятой крови... А ты...
Оттолкнув его, Зоряна быстрым, неровным шагом бросилась к дому.
Чеслав кинулся за ней, полагая, что их разговор еще не закончен, но неожиданно споткнулся обо что-то невидимое в темноте и едва не упал, с трудом удержавшись на ногах. Однако эта заминка дала возможность Зоряне добежать к дому и укрыться за его стенами. А из темного дверного проема, похоже, привлеченный их бурным разговором, на порог вышел Зимобор. Чеслав сделал еще несколько шагов и остановился. Мужи смерили друг друга долгими взглядами, не сулящими ничего хорошего, и Чеслав, понимая, что Зоряну он упустил, вынужден был отступить.
Он был зол. Ох, как же он был зол! Он шел в темноте не разбирая дороги, отмахиваясь резкими ударами от возникающих на пути препятствий и круша некоторые из них. Он и сам не замечал, как с губ время от времени слетали резкие слова и брань. Ему хотелось выплеснуть, выкричать эту злость: он чувствовал, что может захлебнуться ею, или она разорвет его грудь. Злость на Зоряну, которая, несмотря на все его усилия расспросить ее, до этой встречи не сознавалась, что была с ним в ту купальскую ночь и, как оказалось, метнула в его сторону нож; на неведомого убийцу, который по непонятным причинам безжалостно лишил его сородичей жизни, а его — покоя и чувства безопасности; а главное — на самого себя за то, что поддался девичьим чарам и даже не смог распознать чьим, а еще более за то, что оказался слаб найти нелюдя.
