— Да вот же я, кудрявая башка! — обрадовался появлению друга Чеслав.
— Там Благ возле камня лежит? — без всякого перехода скорее спросил, чем сообщил взволнованный Кудряш.
Чеслав, перестав жевать, кивнул в ответ тяжелой головой и проронил через силу:
— Это я его принес.
Далее Чеславу пришлось рассказать жаждущему подробного повествования другу о погоне во время грозы, о гибели Блага и о том, как он сам едва избежал подлой стрелы. О том, что кто-то, следовавший за ними черной тенью, опять опередил его, Чеслава, своей стрелой, не дав Благу раскрыть имя сеющего смерть. А еще о том, что лучник был так ловок и опытен, что следов его найти в буреломе молодой охотник так и не смог, вдобавок в помощники нелюдь призвал непогоду.
— Но как же теперь мы смо... — поспешил с волнующим его вопросом Кудряш, как только рассказчик смолк, но договорить не смог — замер на полуслове, заметив чью-то тень, закрывшую дневной свет у входа.
И было от чего замереть. На пороге их жилища стояла Мара! Да, сама знахарка Мара! И это было сродни появлению лесного духа во плоти среди смертных. Отшельница. Отвергнутая. Изгнанная. Она посмела прийти в селение средь белого дня! Не испугавшись, что прогонят, а то и камнями забросают! Очевидно, на то у старой ведуньи были веские причины.
Взгляды обоих парней прикипели к вошедшей. Она же, видя их ошеломленные лица, лишь снисходительно усмехнулась. От неожиданности в жилище на какое-то время повисла звенящая тишина, прерванная наконец саркастическим поцокиванием языком.
— Ц-ц-ц... Неужто я так страшна, что все как один в этом городище цепенеют, завидев меня? — Она рассмеялась своим словам.
Парни же, сбитые с толку, даже и не подумали что-то ответить. Да и что здесь ответишь?
— Выйди из хаты, Кудряш! — повелела Мара, глядя при этом не на кудрявого мужа, а на Чеслава.
— Чего это... — с норовом начал было Кудряш.
Но старуха так зыркнула на него из-под выбеленных временем бровей, что у строптивого парня вмиг улетучилось всякое желание возражать ей, и он, стараясь обойти грозную бабку как можно подальше, опасливо проследовал вдоль стеночки и опрометью выскочил из хаты. Знал, что со старой ведуньей лучше не связываться. Себе в убыток будет.
Дождавшись, пока Кудряш удалится, Мара подошла к Чеславу и, заглянув ему в глаза, потребовала:
— Не ходи туда!
Не попросила, а именно потребовала. Так, будто имела на это право.
— Куда? — с некоторой растерянностью спросил Чеслав.
Мара, качая головой, снова скептически поцокала языком. А после жестко ответила:
— Куда намерился.
Ох уж эта дивная Мара! Ведь Чеслав и впрямь собрался идти... Он думал об этом всю дорогу от бурелома, пока нес мертвого Блага на руках в городище. Ни словом никому не обмолвился о том, что замыслил. И знал об этом пока только он один. Но, как видно, и Мара кое-что ведала. Неспроста, совсем неспроста явилась эта старуха, что слышит непонятно как и чем не слышимое другими.
— Ты спрашивал меня как-то, но я тогда ответить не захотела. А теперь, хоть и не хочу, да понимаю, что надо...
Слегка толкнув Чеслава в плечо, Мара указала ему, чтобы сел, а сама устроилась напротив.
Он покорно опустился на колоду, еще не понимая, к чему ведет старая знахарка, но предчувствуя, что услышит что-то важное для себя, а потому даже и дыхание затаил.
Мара же, сосредоточенно прищурив совсем не старушечьи глаза, вгляделась в узкую прорезь оконницы, словно увидела там то, о чем собиралась сказать. И начала свой рассказ так, словно и не Чеславу вовсе, а себе самой решила напомнить давнее.
— Я еще девкой тогда была, только соком наливаться стала. Жила, как и всякая, среди люда, здесь, в городище. Хороша была, да не сильно-то и выделялась. Жила и жила — заботы лишь те, что и все, знала. И приглядел меня один парень... — Она прикрыла глаза и на какой-то краткий миг замолчала. А потом, резко вдохнув, продолжила: — Все украдкой в мою сторону зыркал, глазами своими ясными до нутра прожигал. А я хоть и глупа еще была, да понимала, чувствовала, что неспроста на меня молодец засматривается. Долго он так за мной глазами водил... — слегка улыбнулась рассказчица. — Но вот как-то улучил момент, когда я в лесу, ягоду раннюю собираючи, от подруг отбилась, и явился, что из куста вышел. Тут и открыл, что люба я ему. А я уж и сама к тому времени про него задумываться начала, сердечко свое тревожить. Так мы и стали украдкой пароваться. Никто не ведал про нас, разве что Лада Светлая хранила нашу потаенную тягу друг к дружке. И все у нас вроде ладно складывалось, да не могло, видать, сложиться... Парень тот с волхвами больно знался, в помощниках у них прилежно ходил, премудрости их познавал и тайны, что скрыты от непосвященных.
Мара снова замолчала, будто раздумывая, продолжать свою историю или нет, а может, набираясь сил, которых недоставало, чтобы ворошить прошлое. Чего ей очень не хотелось, в чем и созналась ранее, да пришлось. Старая знахарка провела рукой по деревянной крышке стола и пробормотала, скорее, себе самой:
— Вот так оно и есть на самом деле: вроде гладко выглядит, а как коснешься, то понимаешь, что не гладко вовсе, а шершаво да бугристо.
Чеслав, затаившись у стены и стараясь не напоминать о своем присутствии, наблюдал за прожившей длинную и суровую жизнь женщиной и терпеливо ждал, в глубине души опасаясь, что она может передумать продолжать свое повествование, в котором, он чувствовал, есть важное для него.
Но Мара, словно вспомнив, о чем хотела поведать, по- прежнему не глядя на Чеслава, сказала:
— Да только и у меня была тайна своя. Проста, как все я была, да не совсем... Чуяла с малолетства в себе силу некую, смутную, да по неразумению сперва и значения тому не придавала. Видела порой чего-то во сне, что потом в селении случалось, аль чуяла, что вот-вот что-то статься может, а оно, глядишь, и приключалось. Правда, редко то бывало со мной. Матери своей про то сказала как-то, так она только посмеялась да рукой махнула, а как я спорить начала, свое утверждая, то рассердилась на меня и хворостиной даже стеганула за упрямство. «Ну, это же у многих бывает, — стала думать я, — как у зверя чутье привычное». Да только росла я, и оно, чутье это, со мной крепло. А как подросла да уразумела, что не у всех так, то и задумалась: что оно такое и откуда? Долго я не решалась никому про то сказать, а ему, верному моему ладо, как-то поведала про свое дарование. А еще в искренности своей наивной предположила, что это, наверное, Великие мудрость свою мне, смертной, ведают. Выслушал любый мое простосердечное признание и помрачнел лицом. Я к нему: «Чего, голубь мой, невесел стал?» А он от меня клонится да глаза отводит. Не по нраву, видать, ему мои откровения пришлись. Ну, думаю, пустое. «И забудь! — говорю ему. — Есть это чутье во мне, так и ладно, никому ведь от этого худа нет». И в очи его ясные заглянуть хочу. А очи-то уж грозовыми тучами стали, и в них молнии засверкали. Губы у парня моего задрожали, да и сам весь затрясся, что в лихорадке. А потом взглянул на меня, что на полоумную, и тихо так молвил: «Чего это ты удумала, непутевая? Не могут с тобой, глупой девкой, боги всевышние и вездесущие просто так говорить. Дано это только жрецам, посвященным в таинство. А все, что ты себе надумала, — выдумка скверная». И с тех пор разлаживаться стало наше желание друг к дружке. Словно ключ, сглазом помеченный, стал между нами водой порченой бить, а после ручьем да рекой полноводной разделять...
