Тем, кто читал «В мире — как дома», сразу становились очевидны ранние симптомы разлада в отношениях между Джойс и Джерри. Но Джойс, а может быть, и Джерри, по большому счету, не обращали на них внимания. Их сексуальная проблема оставалась неразрешенной. На Рождество им были просто противны подарки друг друга. Джерри ни с того ни с сего раскритиковал «Изюм и миндаль», назвав книгу Фредель «поверхностной и неоригинальной»
{377}. Когда репортер журнала «Тайм» нашел номер его телефона у подруги Джойс, Джерри пришел в ярость. «Ты глупая, глупая девчонка. Ты хоть отдаешь себе отчет в том, как ты меня достала?» — спросил он
{378}. Джойс теперь часто плакала, понимая, что может настать день, когда Джерри ее возненавидит.
Их отношения завершились в городе Дейтона-Бич, куда они поехали с двумя детьми Джерри. Это путешествие они предприняли не только ради удовольствия. Джерри хотел там встретиться с одним известным и уважаемым гомеопатом, чтобы попросить у него средство для лечения «сексуальной проблемы» Джойс. Вместо этого Джойс испытала унижение, впервые в своей жизни подвергнувшись гинекологическому обследованию, которое не выявило у нее никаких физиологических отклонений. Сеанс иглотерапии, проведенный после обследования, ей ничем не помог.
На пляже Джерри произнес заупокойную речь по их роману. Он выглядел старше своих лет. Сухо и устало Джерри сказал Джойс, что не собирается больше иметь детей. «Теперь тебе лучше уехать к себе, — продолжал он. — Только перед этим забери свои вещи из моего дома»
{379}. Когда Джойс, как в бреду, села в такси, которое должно было отвезти ее в аэропорт, Джерри напомнил ей, чтобы перед тем, как покинуть его дом, она выключила отопление и не забыла запереть за собой дверь. Пегги, с которой Джойс жила в гостинице в одной комнате, ничего не знала о драме, разыгравшейся между ее отцом и его молодой любовницей. По ее словам, после отъезда Джойс «все шло так, как будто ее там вообще никогда не было»
{380}.
Даже несколько десятилетий спустя Джойс продолжала ощущать боль разлуки. «Мне нужно было, чтоб он говорил мне, что писать, что думать, что носить, читать, есть, — вспоминала она. — Он говорил мне, кто я такая и кем мне надо стать. И уже на другой день он ушел»
{381}. Она не могла смириться с его решением — таким внезапным и таким неумолимым. Она звонила ему и просила его передумать. Каждый день она писала ему отчаянные письма. Ее усилия ни к чему не приводили: их разрыв оказался окончательным и бесповоротным.
Джойс купила небольшой домик в лесах Нью-Гэмпшира, переехала туда и жила там в одиночестве. Потребности ее росли, но ей хватало заказов, чтобы себя обеспечивать. Однажды ей удалось убедить Джерри заглянуть к ней, но он приехал с Мэтью
[57]
и пробыл у нее всего несколько минут. Когда назойливые журналисты спрашивали Джойс о ее жизни с Сэлинджером, она отказывалась что бы то ни было говорить, ссылаясь на «священное право неприкосновенности личной жизни, которое заслуживает гений»
{382}. Утешением для нее служила мысль о том, что Сэлинджер никогда не полюбит или не сможет полюбить ни одну другую девушку так же сильно, как любил ее.
Прошли годы. Нежный и ласковый возлюбленный почти без боли лишил ее девственности. Оказалось, что в сексуальном отношении Джойс Мэйнард была совершенно нормальна. Дела у нее шли вполне успешно. Она вышла замуж и родила троих детей. Она написала роман «Детская любовь» о молодой женщине и ее любовнике, который был гораздо старше нее. Джозеф Хеллер и Раймонд Карвер хвалили ее книгу. Необычайно гордая своей работой, Джойс послала роман Сэлинджеру. Тот незамедлительно ответил ей по телефону, раскритиковав «Детскую любовь» как «безвкусную дешевку и извращение», «барахло», от которого его «тошнит, которое вызывает отвращение»
{383}. Совершенно подавленная Джойс поняла, что ее заветная мечта о том, чтобы провести с Джерри день у него дома в Корнише, не сбудется никогда.
Джойс пережила развод, который принес ей много горя, и переехала в Калифорнию. В сорок три года, двадцать пять лет спустя после того, как она была любовницей Джерри, Джойс объявила своему издателю о том, что готова написать о Сэлинджере. Позже она пошла еще дальше и продала его письма на аукционе «Сотби с».
Почему Джойс Мэйнард внезапно нарушила молчание, которое хранила четверть века? На это у нее были разные причины. Во-первых, она с возмущением узнала о том, что была не единственной близкой подругой Сэлинджера, что он, используя писательский дар, завлекал других молодых женщин так же, как сблизился с ней. Когда ей стало известно, что на одной из таких женщин он женился, Джойс решила, что Сэлинджер предал ее, а потому она свободна от всех данных ему обещаний, касающихся неразглашения информации о нем.
Другая причина состояла в том, что, достигнув зрелого возраста, Джойс стала отчетливо понимать, как Сэлинджер использовал свое профессиональное мастерство, чтобы оказывать психологическое влияние на нее и совращать ее с помощью слов. Ей казалось, что, оказывая на нее давление в собственных интересах, он игнорировал ответственность за ее защиту — защиту интересов девушки, которая была лишь на два года старше его дочери.
Когда Джойс это осознала, она перестала считать настойчивость Джерри, убедительно просившего ее хранить молчание, «свидетельством чистоты его помыслов». Вместо этого «его требование о сохранении тайны личной жизни. теперь казалось ей чем-то вроде маскировки человека, прекрасно знающего о том, что при свете дня некоторые его дела могут пагубно сказаться на его репутации»
{384}. Теперь она считала, что у нее есть не только право рассказать историю своих с ним отношений, — Джойс полагала, что поступит неправильно, если продолжит хранить молчание.
Тем не менее многие критики отвергали доводы Джойс, которые она приводила в оправдание того, что наконец решила обо всем рассказать. Журналист Алекс Бим, учившийся вместе с ней в Йельском университете, как только узнал о ее решении, взял у нее интервью и написал разгромный отчет об их беседе. «История с Сэлинджером всегда была ее самой выигрышной литературной темой, музейным экспонатом прямоты и принципиальности, не имеющим ничего общего с нынешней распродажей по бросовым ценам ее жизненного опыта, — писал он. — Однако когда я попытался выяснить ее мнение о высосанной ею из пальца душещипательной истории. Джойс сказала мне, что сварганила все эти материалы о Сэлинджере, чтобы выполнить договорные обязательства перед издательством “Сент-Мартинс пресс”. И при этом жаловалась мне на размер аванса»
{385}.
Издевки Бима предварили желчную реакцию критиков на выход в свет «В мире — как дома», а также на продажу Джойс писем Сэлинджера — их содержание ей по закону запрещалось разглашать, хотя бумага, на которой они были написаны, являлась ее собственностью. Джойс осудили как мстительную гарпию за то, что она раскрыла их содержание — на что не имела права, — составляющее банальные, ничего не значащие детали ее романа с Сэлинджером, чтобы образ властителя умов, который жил в уединении, стал достоянием толпы.
