После того как это случилось, Шелли посетил монастырь, где ему позволили встретиться с Аллегрой. Он нашел, что девочка подросла, стала изящнее и бледнее, возможно из-за недостаточного питания, но очень похорошела. Монахини, которых властная Аллегра первоначально приняла за служанок, хорошо к ней относились. Клер, которая в конце концов разлюбила Байрона, не удовлетворилась рассказом Шелли. Она стала готовить план похищения дочери с тем, чтобы потом где-то ее спрятать, но не успела привести его в исполнение — вскоре Аллегра заболела и умерла.
Клер отчаянно горевала, и печаль ее усугублялась сожалением о том, что она сама передала Аллегру Байрону. Он «бессмысленно, намеренно уморил мою Аллегру», писала она десятилетия спустя. И еще: «Если бы мне предложили все блага рая при условии того, что я делила бы их с ним, я бы от них отказалась»
{127}.
Байрон тоже страдал — по-своему. Ужасная весть о смерти Аллегры заставила его «кровь стыть в жилах от скорби», сказал он другу. И добавил: «Возможно, это было самой сильной мукой, какую мне довелось испытать»
{128}. Он также чувствовал некоторое раскаяние, но сохранял при этом самообладание и, в конце концов, легко себя простил. Клер не простила себя никогда.
Во время подготовки к похоронам Байрон согласился на три жалобные просьбы Клер: быть допущенной к гробу, получить изображение Аллегры и прядь ее волос. В остальном он оставался безжалостным. Поэт попросил свою тогдашнюю любовницу Терезу Гвиччиоли организовать доставку тела его дочери в Англию. Сам же заявил, что с него запросили завышенную плату за бальзамирование покойной Аллегры, гроб и услуги похоронного бюро, и отказался платить по счетам.
Позже, несмотря на просьбы нескольких друзей, действующих из лучших побуждений, и обещание, данное Мэри Шелли, Байрон отказал Клер в финансовой помощи. Бездетная, с опороченной репутацией, лишенная средств к существованию и хронически больная, Клер смирилась с мыслью о том, что настало время ей самой зарабатывать на жизнь в качестве гувернантки. Раньше она иногда называла представительниц этой профессии «живые мертвецы».
Следующую половину столетия Клер провела, работая гувернанткой или компаньонкой в Вене, России, Париже и Лондоне. Часто она бывала одинока и подавлена, боялась, что ее погубят лихорадки и болезни, истощавшие ее силы с самого детства. Хоть Клер считала работу гувернантки мукой и каторгой, она не решалась просить выходные или отпуска, опасаясь, что ей откажут от места и она будет голодать. И тем не менее она гордилась своей работой, и когда ее подопечными оказывались трудные или даже злобные дети, она глубоко им сочувствовала и объясняла их наглость и агрессивное поведение ограничениями, установленными для них родителями, что лишало их возможности естественно выражать свою индивидуальность.
Клер постоянно тревожила одна и та же мысль: если ее работодатель узнает, что у нее был рожденный вне брака ребенок, он откажется от ее услуг. Так однажды случилось, когда согласившаяся нанять ее семья взяла свое предложение обратно после того, как выяснилось, что Клер — свободомыслящая атеистка. «Я чувствую тайное смятение, которое пожирает меня тем сильнее, чем сильнее на меня пытаются давить», — признавалась она подруге в 1826 г.
{129}
Несмотря на то что Клер была еще молода и привлекательна, она больше не стремилась к любви. «На лике счастливой страсти, как и смерти, большими буквами написано: finis
[28]
», — полагала она. Ее собственная страсть длилась всего лишь десять минут, «но эти десять минут исковеркали всю мою дальнейшую жизнь; однако страсть, Бог знает почему, без всякой моей вины исчезла, не оставив никакого следа, только сердце мое опустошено и разбито так, как будто его обожгла тысяча молний»
{130}.
В 1841 г., девятнадцать лет спустя после смерти Перси Шелли, его наследник выделил Клер двенадцать тысяч фунтов — первые в ее скудной жизни средства, которые могли обеспечить ей финансовую безопасность. Она вложила все доставшееся ей наследство в приобретение ложи в Королевском оперном театре в Лондоне, но прибыль от ее сдачи в аренду была настолько незначительной, что Клер решила ее продать. Ей всегда не хватало денег, она переезжала с одной обшарпанной квартиры на другую в поисках такого жилья, где можно было бы сохранить хрупкое здоровье.
В неустроенности жизни Клер стремилась к интеллектуальному подъему, который испытывала в обществе Мэри и Перси Шелли. Она пыталась заработать на жизнь писательским трудом, и два ее рассказа были опубликованы, но — по ее собственному настоянию — под именем Мэри Шелли. У Клер было много друзей, их общество доставляло ей радость, и отношения с ними не прерывались, а, наоборот, углублялись, несмотря на ее острый язычок и склонность к пикировкам.
Позже Клер вернулась в Италию и, как это ни удивительно, стала ревностной сторонницей римско-католической церкви. Когда ей было уже под восемьдесят, один из ее гостей описал ее так: «Миловидная пожилая дама — все тот же ясный взгляд, порой искрящийся иронией и весельем; лицо ее гладкое и чистое, как было в восемнадцать лет, чудесные седые волосы, неизменной осталась ее гибкая и стройная фигура, смех как серебристый колокольчик»
{131}. Клер наконец удалось избавиться от «этой печальной меланхолии», когда она думала о том, как много у нее было «выдающихся и достойных» друзей. Сожаление у нее вызывало лишь то, что она «прошла по жизни без наставника и без спутника»
{132}.
Клер скончалась в 1879 г. во сне, не дожив месяца до своего восьмидесятого дня рождения. Эпитафию, которую она сама себе выбрала, гласит:
Она провела жизнь в страданиях, расплачиваясь не только за грехи, но и за добродетель
{133}.
От других любовниц Байрона Клер Клермонт отличает то обстоятельство, что поэт никогда ее не любил. Она никогда не понимала по сути консервативные и элитарные социальные представления Байрона. Кроме того, она так и не смогла осознать, что ее постоянные притязания на его время (а также внимание и любовь), наряду с робкими попытками его изменить — убедить его правильно питаться и пить в меру, — а также колкие, саркастические замечания по поводу его друзей, — все это раздражало Байрона до такой степени, что порой он приходил в бешенство.
Придирчивый, требовательный тон ее писем может вызвать неприятие даже у самого доброжелательного читателя. Не удивительно поэтому, что многие из них смяты, как будто Байрон пытался задушить эти послания за неимением самой Клер.
Слишком поздно — уже потеряв ребенка — ей удалось распознать истинную сущность Байрона. Но Клер так никогда и не уяснила себе, что они с ним воплощали разные миры, которые лишь волею судьбы пересеклись: Байрона породил привилегированный и надменный мир, Клер — хрупкий и опасный. Клер (а позже Аллегра) стала заложницей жестких законов, лишавших незаконнорожденных детей большей части прав и усиливавших их осуждение обществом, — тех самых законов, которые Байрон использовал, чтобы лишить любовницу дочери.
