Но додумать София не успела – за дальним концом стола, где сидел герцог Карл Петр Ульрих, тот самый скверно воспитанный мальчишка, послышался шум. Епископ Адольф замолк, с досадой стукнув кулаком по столу.
– Да что там случилось? – выкрикнул он. – Что за шум? Кто смеет отвлекать меня?
У его кресла вырос могучий камер-юнкер.
– Это ваш племянник, ваше святейшество, – бас камер-юнкера перекрыл все звуки за столом. – Он выпил все бургундское, до которого смог дотянуться.
– Вон! Сей же час выставите его вон! – заревел епископ…
Быть может, Фике забыла бы об этом досадном эпизоде, если бы Иоганна поздно вечером не посетовала, что ее племянник пристрастился к чарке да так, как не всякому уважающему себя драгуну позволено.
– Его воспитатель строг, но герцог изворотлив, как змея. И столь хитер… Должно быть, его ждет великая судьба – ах, целых три короны…
– Матушка, но он же лжив и лицемерен. Да к тому же склонен к выпивке. Я своими глазами видела, как он ворвался в столовую и допивал из бокалов вино. Гадкий, разбалованный мальчишка!
– Дитя, вы не смеете так говорить о герцоге! Его ведет сама Фортуна! Он от момента своего рождения достоин носить и голштинскую, и шведскую, и даже российскую корону.
– Несчастная страна, коей властителем он станет…
– Не сметь! Попридержите язык, Фике! В вас говорят зависть и глупость!
И девочка с удивлением поняла, что сейчас мать права – в ней действительно говорит зависть. Хотя нет, чуточку не так. Она зла, о да, именно зла на судьбу, которая столь ничтожное существо, скучное, некрасивое, падкое на спиртное, одарила столь огромными правами: правами на великие троны, возможностью править Швецией, Голштинией, и даже… Россией!
Быть может, и сама Иоганна втайне завидовала своему племяннику – уж она-то, будь у нее столь обширные возможности, нашла бы им достойное применение, уж она бы сумела выбрать страну побогаче и корону позначительнее!
«Готова спорить, – подумала Фике, – этот гадкий герцог наверняка изберет трон российских монархов. Бедная Россия!»
София понимала, что ей никогда не сказать этого вслух. Кто она такая? Девчонка с оцарапанными коленками, принцесса… с Дармштрассе. Но все же на следующее утро, прогуливаясь с кузеном, задала ему столь важный для нее вопрос.
– И вы, конечно, захотите взойти именно на российский трон?
Герцог презрительно скривил губы:
– И править страной попов и дураков?! Да вы смеетесь надо мной, кузина! Нет и быть не может страны прекраснее моей Голштинии. Только ей я готов служить со всем пылом!
И юный Карл Петер Ульрих отсалютовал сорванным цветком.
«О да, мой дражайший кузен. Я видела, чему вы готовы служить со всем пылом…»
Однако Фике не промолвила ни слова – да кузен и не ожидал от нее никаких слов. Не дурак же он, в самом деле, прислушиваться к лепету какой-то кузины-оборванки.
Преклонение Иоганны перед прусским двором было столь велико, что после Эйтина она не могла не посетить Берлин, не присесть в церемониальном поклоне перед Фридрихом Великим. Конечно, и Фике была рядом с ней. И тут впервые Иоганна ощутила, что дочь выигрывает в том незримом соперничестве, о котором она сама и думать боялась. Император Фридрих обратил внимание на юную принцессу, но весьма жестко оборвал саму Иоганну, стоило ей заговорить о себе и своих желаниях.
В Европе было неспокойно: умерла Анна Иоанновна, престол России занял ее племянник Иоанн Антонович, но всего через год цесаревна Елизавета, поддержанная гвардией и мелким дворянством, выбросила Брауншвейгскую династию из царского дворца. Годовалый Иоанн Антонович был заточен вместе с матерью и более никогда уже свободы не видел. Однако столь печальная судьба не насторожила Европу. Теперь все княжества и герцогства ожидали рождения наследника у Елизаветы или появления того, кого императрица назовет наследником российского престола, буде дитя не родится.
Астрологи пытались прочитать имя счастливца по звездам, предсказатели – увидеть его образ в хрустальном шаре. Но Провидение молчало. Зато не молчали газеты: герцога Голштинии Елизавета Петровна вытребовала в Россию для наследования престола. Теперь хитросплетения высокой политики стали касаться и малышки Фике.
Летом 1742 года король Фридрих производит принца Христиана Ангальт-Цербстского в генерал-лейтенанты, назначив его губернатором Штеттина.
– Он хочет таким образом привлечь к нашему древнему роду внимание российской императрицы! Я чувствую, – бормотала Иоганна, – мне было видение! Ангальт поднимется из забвения, станет вровень с великими домами, навсегда забудет о нищете!
Должно быть, видение матери было пророческим: герцог Людвиг, брат принца Христиана и родной дядя Фике, призвал того в соправители Цербста, и отец стал титуловаться герцогом.
Фике не понимала, но чувствовала, что за всеми этими переменами ей нужно следить более чем внимательно – эти перемены касаются ее так, как не касаются никого в целом мире.
Здесь мы вновь ненадолго оставим Фике – нет смысла рассказывать о каждом дне девочки столь подробно. Однако запомним, что перемены к лучшему заставили ее наблюдать мир еще пристальнее. Она выучилась даже в полунамеках черпать для себя ценные сведения, по обрывкам фраз в беседах матери догадываться о самой сути происходящего.
Из «Собственноручных записок императрицы Екатерины II»
Мать Петра III, дочь Петра I, скончалась приблизительно месяца через два после того, как произвела его на свет, от чахотки, в маленьком городке Киле, в Голштинии, с горя, что ей пришлось там жить, да еще в таком неудачном замужестве. Карл-Фридрих, герцог Голштинский, племянник Карла XII, короля Шведскаго, отец Петра III, был принц слабый, неказистый, малорослый, хилый и бедный. Он умер в 1739 году и оставил сына, которому было около одиннадцати лет, под опекой своего двоюродного брата Адольфа-Фридриха, епископа Любекскаго, герцога Голштинскаго, впоследствии короля Шведскаго, избраннаго на основании предварительных статей мира в Або по предложению императрицы Елизаветы. Во главе воспитателей Петра III стоял обер-гофмаршал его двора Брюммер, швед родом; ему подчинены были обер-камергер Бергхольц и четыре камергера; из них двое – Адлерфельдт, автор “Истории Карла XII”, и Вахтмейстер – были шведы, а двое других, Вольф и Мардефельд, голштинцы. Этого принца воспитывали в виду шведскаго престола при дворе, слишком большом для страны, в которой он находился, и разделенном на несколько партий, горевших ненавистью; из них каждая хотела овладеть умом принца, котораго она должна была воспитать, и, следовательно, вселяла в него отвращение, которое все партии взаимно питали по отношению к своим противникам. Молодой принц от всего сердца ненавидел Брюммера, внушавшего ему страх, и обвинял его в чрезмерной строгости. Он презирал Бергхольца, который был другом и угодником Брюммера, и не любил никого из своих приближенных, потому что они его стесняли. С десятилетняго возраста Петр III обнаружил наклонность к пьянству. Его понуждали к чрезмерному представительству и не выпускали из виду ни днем, ни ночью. Кого он любил всего более в детстве и в первые годы своего пребывания в России, так это были два старых камердинера: один – Крамер, ливонец, другой – Румберг, швед. Последний был ему особенно дорог. Это был человек довольно грубый и жесткий, из драгунов Карла XII. Брюммер, а следовательно, и Бергхольц, который на все смотрел лишь глазами Брюммера, были преданы принцу, опекуну и правителю; все остальные были недовольны этим принцем и еще более его приближенными.
