– Нет, душечка моя, все было куда проще, да и не мастерица Лизанька слова красивые говорить. Она крикнула только: «Ребята! Вы знаете, чья я дочь, ступайте же за мною!»
– А правда ли, граф, что гвардейцы ей отвечали: «Матушка, мы готовы их всех убить»?
– И это вранье! Цесаревною Лиза, конечно, была не так умна, как впоследствии, но все же дурой ее называть не следует – молодость, все молодость. Она отлично понимала, что смертей не избежать. Брауншвейгское семейство грех было трогать попусту, ну да тут уж выхода иного не было – в лучшем случае им была уготована крепость. Матушка-то понимала, что преображенцы злы на иноземное семейство, однако рискнула взять их под свое покровительство, дабы не обагрить собственные руки кровью родни, пусть и непрямой.
Екатерина тогда кивнула – ей казалось, что она понимала, каковы были причины, побудившие цесаревну Елизавету к перевороту. Но только сейчас она стала чувствовать то же, что чувствовала молодая Елизавета Петровна. Только теперь смогла представить, как боролись в душе дочери Петра Великого страх и решимость.
Наверное, чтобы немного умерить отчаянное сердцебиение, взять себя в руки, Елизавета и взяла крест. Рассказывали, что цесаревна встала на колени, а за ней следом и все присутствующие, и проговорила вполголоса: «Клянусь умереть за вас, клянетесь ли вы умереть за меня?» – «Клянемся!!!» – загремели в ответ преображенцы.
Перед глазами Екатерины разворачивалась картина за картиной. Вот Елизавета выходит из саней на Адмиралтейской площади, вот в сопровождении трех сотен солдат направляется к Зимнему дворцу. Солдаты спешат, они словно в пылу битвы, цесаревна с трудом поспевает за ними по глубокому снегу. Гренадеры, увидев сие, подхватывают ее на свои широкие плечи и так вносят в Зимний дворец. Все входы и выходы уже перекрыты преображенцами – караул без долгих раздумий перешел на сторону мятежников. Гренадеры устремились в императорские покои на втором этаже. Солдаты разбудили Анну Леопольдовну и ее мужа Антона Ульриха. А Елизавета объявила об их аресте.
Де Ла Шетарди, как сказывали, в своем донесении писал: «Найдя великую княгиню правительницу в постели и фрейлину Менгден, лежавшую около нее, цесаревна объявила первой об аресте. Великая княгиня тотчас подчинилась ее повелениям и стала заклинать ее не причинять насилия ни ей с семейством, ни фрейлине Менгден, которую она очень желала сохранить при себе». Что-то в этих рассказах Екатерину смущало. Не могло быть и речи о том, чтобы в мундире Преображенского полка посланник французского двора ворвался в спальню августейшей особы следом за цесаревной, да к тому же запомнил слова последней. Должно быть, сама Елизавета как-то обмолвилась о чем-то подобном, а все остальное было плодом бурной фантазии молодого де Ла Шетарди.
– Болтун, прости Господи…
О, Екатерина очень хорошо знала, насколько болтливым может быть сей господин. А уж по молодости, должно быть, его язык был и вовсе без костей. Даже без намека на оные.
Миних, столь же правдивый «очевидец», которого примерно в те же минуты невежливо разбудили и даже побили мятежные солдаты, писал, что, ворвавшись в спальню правительницы, Елизавета произнесла банальную фразу: «Сестрица, пора вставать!»
Так все было или нет, врывалась Елизавета в опочивальню венценосной четы или не врывалась, значения особого не имело. Важным было иное: дочь Петра Великого вернула себе престол методами более чем решительными. Она буквально на плечах гренадеров вошла во дворец – и этим сказано все. Однако ей и в голову не пришло лишать свою родню жизни. Более того, заключив их в крепость, но не убив, она невероятно рисковала, ведь и ее могли сбросить солдаты, оставшиеся верными Анне Леопольдовне. И появление Петера Ульриха, будущего Петра Федоровича, и ее, Екатерины, тогда Софии Августы, появление – все это нужно было в первую очередь именно для того, чтобы свести на нет опасность, которой грозила жизнь Брауншвейгского семейства даже в крепости.
Разумовский при той давней беседе был не очень разговорчив. Екатерина знала за ним это качество: когда граф не хотел о чем-то говорить, из него и слова не вытянуть.
Тогда Екатерина вновь обратилась к запискам разнообразных «очевидцев», которые писали столь отличные вещи, что истину и ложь распознать было едва ли возможно. Ясно лишь было, что Анна Леопольдовна и ее муж спустились из покоев на улицу почти добровольно, без особого принуждения сели в приготовленные для них сани и позволили увезти себя из дворца. Однако при аресте годовалого императора не все прошло гладко. Солдатам был дан строгий приказ не поднимать шума и взять мальчика только тогда, когда он проснется. Около часа они молча простояли у колыбели, пока ребенок не открыл глаза и не закричал от страха при виде гренадеров. Писали, что в суматохе сборов в спальне уронили младшую сестру императора, принцессу Екатерину Антоновну. От этого удара она оглохла. Таковым было мнение всех лейб-медиков.
– Лейб-медиков? – Екатерину несказанно удивила эта запись в «воспоминаниях» де Ла Шетарди. Однако являлось сие утверждение истиной или очередной пустой фразой, на которые сей господин был большим мастером, так и осталось неизвестным.
Он же писал, что императора Иоанна Антоновича принесли Елизавете. Та, взяв кроху на руки, мягко проговорила: «Малютка, ты ни в чем не виноват!» Француз писал, что никто толком не знал, что же делать с младенцем. Однако вот уж в это великая княгиня никак поверить не могла. Чтобы цесаревна заранее не предусмотрела сего? Вранье, чистейшей воды вранье. Наверняка Елизавета в первую голову подумала именно о наследнике. И это было бы правильно: кто более крохи нес опасность цесаревне? Поэтому наверняка судьба крошечного императора была решена заранее, точно так же, как судьба его матушки и сестрицы.
Далее писали, что Елизавета Петровна направила во все концы города гренадеров, в первую очередь в казармы других полков, откуда преображенцы привезли новой государыне полковые знамена. За придворными послали курьеров с приказанием немедленно явиться во дворец, дабы засвидетельствовать почтение новой императрице.
– А тех, кто не захотел свидетельствовать почтение? Куда их дели?
Разумовский снова расхохотался:
– Ох, княгиня, ваши вопросы иногда столь забавны. Ну кто бы отказался? Насиженные места были многим дороже родной матери. Да и не все ли равно, кому служить, если служишь в первую голову златому тельцу?
– Страшные вещи изволите произносить, граф!
– Милая княгинюшка, душечка! Ваш идеальный взгляд на мир делает вам честь. Когда Петр Федорович станет владыкой, вы увидите, насколько сие есть правда. Если не увидели этого до сих пор.
Увы, и тогда Екатерина видела уже слишком многое. А уж в эти суровые дни убедилась полной мерой. Иные, именно иные, служили короне, императорскому семейству, стране. Большинство же – златому тельцу, мамоне, собственной, и без того уже туго набитой мошне. Рассчитывать на них было нельзя, зато их можно было не опасаться, ибо они и сами боялись монаршего неудовольствия, а потому ради благополучия были готовы на все – в том числе, конечно, и на предательство.
