Вступив на русский престол, императрица Елизавета послала в Голштинию камергера Корфа вызвать племянника, котораго принц-правитель и отправил немедленно в сопровождении обер-гофмаршала Брюммера, обер-камергера Бергхольца и камергера Дукера, приходившагося племянником первому. Велика была радость императрицы по случаю его пребытия. Немного спустя она отправилась на коронацию в Москву. Она решила объявить этого принца своим наследником. Но прежде всего он должен был перейти в православную веру. Враги обер-гофмаршала Брюммера, а именно – великий канцлер граф Бестужев и покойный граф Никита Панин, который долго был русским посланником в Швеции, утверждали, что имели в своих руках убедительные доказательства, будто Брюммер с тех пор, как увидел, что императрица решила объявить своего племянника предполагаемым наследником престола, приложил столько же старания испортить ум и сердце своего воспитанника, сколько заботился раньше сделать его достойным шведской короны. Но я всегда сомневалась в этой гнусности и думала, что воспитание Петра III оказалось неудачным по стечению несчастных обстоятельств.
Глава 3
Дар Провидения
Берлин, 1743
Целый год провела Иоганна с дочерью в Берлине (дада, целый год, только бы подальше от герцога Христиана и его нескончаемых нотаций), столице прусского государства, каковым он стал после объединения курфюршества Бранденбург с герцогством Пруссия за две сотни лет до описываемых событий. София выросла, похорошела. Однако Иоганна была недовольна:
– Боже, дитя мое, до чего вы уродливы! Как я, волшебное создание, могла произвести на свет такое чудовище?..
Фике привычно промолчала. Да, мать, должно быть, мечтала сделать из дочери изящное манерное существо, вроде фарфоровой статуэтки, под стать изысканным картинам галантных живописцев, а кроме того, искренне считала себя образцом, была уверена, что равных ей самой по красоте и изяществу нет и никогда не было под солнцем.
– Помните, дочь моя, главное – хороший тон! – твердила она Фике.
Поглощенная лишь собой, заботящаяся лишь о том, чтобы люди замечали ее и только ее одну, мать не разглядела в выросшей дочери прекрасной юной девушки. Но прусский король, к счастью лишенный забот глупой Иоганны, понял, что в его руках еще один козырь в политической игре, которую Пруссия давно уже вела с Россией.
– Неразумно не использовать того, что само плывет к нам в руки, – сказал как-то Фридрих своему министру. – Следует незамедлительно использовать привязанность Елизаветы к своим прусским родственникам. Сейчас российская императрица обшаривает закоулки Европы, собирая портреты для создания «романовской» галереи… Думаю, за этим стоит совсем иная забота: наша царственная сестра ищет невесту для Карла Петера… О нет, для Петра Федоровича, герцога Голштинского.
Министр склонился в поклоне – его люди при дворе Елизаветы уже неоднократно сообщали ему то же самое.
– Полагаю, мой король, что нам стоит пригласить Антуана Пэна, дабы он создал портрет юной Фике. Так мы потрафим вашей венценосной сестре и, надеюсь, подскажем ей, что поиски уже можно прекратить.
Прусские лазутчики при русском дворе не ошибались – именно так все и обстояло. У Елизаветы имелся совершенно законный муж, но дети от этого брака (которых, кстати, и не было!) никоим образом не могли бы наследовать престол империи – это уже были не вульгарные времена Петра I, когда услужливую девицу, маркитантку неведомого рода-племени, произвели в императрицы…
В общем, требовался наследник престола. И потому уже в 1742 году, сразу после своей коронации, Елизавета вызвала в Россию Петра Ульриха, родного внука Петра I (сына Анны Петровны и герцога Голштинского), собственного племянника, – и официально назначила его наследником.
Естественно, уже вскоре наследника было решено женить – ему исполнилось шестнадцать, а по меркам восемнадцатого столетия это считалось вполне подходящим возрастом для брака. Стали подыскивать подходящую девицу, – разумеется, из владетельного дома. Иноземного, конечно. Со времен Петра как-то уже привыкли, что наследники престола женятся на иностранках, а не на русских барышнях, как встарь. Кандидатур перебрали множество.
Воодушевленный английский посол Уич тут же предложил свою кандидатуру – понятное дело, английскую принцессу. Поговаривали, вроде бы юный Петр видел ее портрет и англичанка ему понравилась. Однако Елизавета эту кандидатуру отклонила по причинам, оставшимся неизвестными. То ли «скороспелость» британских монархов была тому причиной (правящая королевская династия сидела на престоле неполных сорок лет и происходила из германского Ганновера, очередного крохотного княжества), то ли нашлись какие-то более высокие политические соображения.
Французы предложили свою принцессу – но тут уж Елизавета категорически воспротивилась и даже не очень выбирала выражения для категорического отказа. Нет сомнений, что это было типичной женской местью – в свое время Елизавету пытались просватать за французского принца, но в Париже отказались, намекая на не вполне благородное происхождение невесты. Родители, вишь ты, поженились только через два года после ее появления на свет. Незаконнорожденная…
Сама же Елизавета первое время склонялась к тому, чтобы женить Петра на принцессе Ульрике, сестре Фридриха Великого. Это была бы великолепная перспектива для России. Последствия на долгие годы, даже столетия, могли оказаться такими, что даже и представить себе непросто.
Россия и Пруссия в тесном союзе, связанные династическим браком, – это была бы такая сила, что в Европе попросту не нашлось бы великой державы или коалиции, способной противостоять на равных. Фридрих Великий умер бездетным, и трон перешел к его племяннику, но, родись у Петра и Ульрики сын, он имел бы точно такие же права на прусский престол. Если вспомнить, что российские монархи относились к связанным с Россией брачными узами Голштинии и Курляндии как к вассалам, живо интересовались их делами, принимали в них самое активное участие…
Елизавету от идеи выбрать прусскую принцессу отговорил канцлер Бестужев. После долгих раздумий императрица все же склонилась к тому, чтобы женить Петра на голштинской принцессе из маленького, бедного, захолустного княжества. Долго и вдумчиво Елизавета обсуждала этот вариант и с лейб-медиком Лестоком, и с воспитателем великого князя Брюммером. Именно Брюммер (тайком, без ведома канцлера) и начал переговоры с Иоганной. Вернее, Иоганна неведомыми путями смогла снестись с Брюммером и уговорить-таки его обратить внимание императрицы на Ангальт-Цербст. Можно, конечно, догадываться, какими путями Иоганна смогла так приблизиться к наставнику наследника, однако не о дипломатических талантах герцогини сейчас речь. Брюммер на уговоры поддался, и Елизавета стала задумываться о Софии Августе все чаще, так и этак мысленно поворачивая ситуацию.
Результат этих раздумий ее удовлетворил, и секретарь русского посольства в Берлине привез Фике усыпанный бриллиантами портрет Елизаветы. Чуть позже из Петербурга дали знать, что желают получить портрет девушки.
Что пережила за долгие месяцы юная София! С одной стороны, ей повторяли то, что повторялось вслух при всех княжеских и королевских домах: Елизавета хочет составить портретную галерею немецких принцесс. С другой – вот уже пару столетий вся Европа прекрасно знала, что портрет-то требуют чаще всего именно для того, чтобы посмотреть невесту, не подавая ей преждевременной надежды…
