Молодая невестка кивала. О да, это все была чистая правда. Или то, что цесаревне было удобно считать правдой, – ведь спустя годы многим из нас свойственно свои поступки переоценивать, находить в глупостях отсветы мудрых поступков, а в мудром молчании – следы несогласия или даже отвращения.
– Я, деточка, показывалась публично весьма редко, лишь в торжественных случаях, и даже тогда держалась серьезно и грустно, принимая вид, доказывавший, что ни от чего не отреклась. Глупцы были те, кто этого не понял.
«Глупцы, матушка императрица, – соглашалась мысленно невестка, – как есть безумные глупцы».
Из К. Валишевского. «Дщерь Петра Великого. Елизавета Петровна» (1902)
Она была прежде всего дочерью Петра Великого, озабоченная, в особенности в начале своего царствования, тем, чтобы не посрамить его имени и его наследия, на которое она предъявила права. Ее поклонение своему великому отцу доходило до мелочности; так, например, она иногда подписывала свои письма именем: «Михайлова», потому что Петр, путешествуя за границей, взял псевдоним «Михайлов». Но для того, чтобы эта страсть к подражанию распространилась на более серьезные предметы, Елизавете недоставало не одного только гения. За отсутствием гениальности она обладала все-таки здравым смыслом, хитростью, некоторыми еще более тонкими свойствами ума, например искусством, составившим впоследствии отличительную черту Екатерины II, устанавливать тщательно охраняемую границу между своими чувствами и даже страстями с одной стороны и своими интересами с другой. Образчиком этого может служить ее поведение с маркизом Шетарди; она расточала этому товарищу черных дней почти чрезмерные знаки дружбы и благодарности, предоставив ему и публично, и в своем тесном кругу привилегированное положение, и вместе с тем в области политики она перешла на сторону злейших врагов его и Франции и предала его им.
Она отличалась большой скрытностью. Никогда не была она так любезна с людьми, как в ту именно минуту, когда готовила им опалу или гибель. Но это опять-таки принадлежит к области вечно женственного.
У нее также было и чрезвычайно высокое понятие о своем царском достоинстве. Павел I, говоря впоследствии: «В России значительным человеком является только тот, с которым я говорю и пока я с ним говорю», повторял лишь заученный урок. Она нередко произносила подобные фразы. Так, по поводу великого канцлера, о титуле которого говорили в ее присутствии, она заметила: «В моей империи только и есть великого, что я да великий князь, но и то величие последнего не более, как призрак».
Это чувство было у нее весьма искренно, вместе с тем менее лично, чем у Петра I. Она в нем отождествляла себя со своим народом, считая его чем-то высшим всех измеряемых величин и ценностей, а себя естественным олицетворением этого народа в глазах мира. Но она понимала, что тожественность эта была лишь случайная и преходящая, вследствие чего она не проявляла относительно будущего надменного равнодушия Петра. Она беспрестанно была озабочена вопросом о престолонаследии и огорчалась тем, что ей не удалось его лучше обеспечить. В ней было меньше гордости, и, вместе с тем, она обладала более верным сознанием своей роли и своих обязанностей и более глубокой любовью к своей родине. Она любила ее, гордилась ею и, несмотря на самые страшные испытания, оказалась неспособной предать ее интересы.
Глава 3. Шкатулка с потайным дном
В бальной зале стало тихо. Анне почудилось, что свет тысячи свечей померк, – в распахнутых дальних дверях показалась ее сестрица.
Восторженное аханье раздалось со всех сторон. Или сие просто померещилось одышливой стареющей царице… О да, она воссела на русский трон, но от этого не стала ни моложе, ни привлекательнее, ни желаннее. Умом особым Бог ее тоже, увы, не наградил – она завидовала. Завидовала уму своих советников, подозревая, и не без основания, что те беспокоятся о собственном благе куда более, чем о благе страны. Завидовала внешности своих придворных дам, видя, что даже самая невзрачная из них затмевает ее, императрицу, не прилагая к этому никаких усилий. Но более всего она завидовала Елизавете, только что появившейся в Малой зале приемов. Сияя бриллиантами в высокой прическе, улыбаясь чуть небрежно, дочь великого Петра приближалась к возвышению, на котором стоял трон. Вот она уже в нескольких шагах, вот подошла, присела в книксене.
– Ваше величество, милая моя сестрица! С днем ангела!
«Змеюка, – подумалось Анне, – дрянь лживая. Да ты не поздравлять меня явилась, а насмехаться надо мною! Не ты ли третьего дня сказывала своему прихлебателю Лестоку, что с удовольствием придешь токмо на мои похороны?»
– Благодарим тебя, милая сестра! Присоединяйся же к нашему празднику!
Анне с трудом удалось сдержаться: голос не дрожал, улыбка была почти радостной, а милостивое приветствие вышло вполне дружелюбным. Да и само обращение на «ты», пусть и в Малой зале, звучало вполне однозначно – кружок любящих людей собрался для того, чтобы отпраздновать именины императрицы. Во всяком случае, так хотелось Анне.
Но, к сожалению, это было только ее желание. Выглядело все происходящее совершенно иначе.
По давнему обычаю, приглашенные на «семейные» праздники двора собирались по правую руку от трона. Иногда там было совсем пустынно, иногда гости теснились, с трудом умещаясь в невидимых границах. В этот туманный вечер на правой половине были лишь особо доверенные, близкие Анне люди. Исключение составлял только китайский посол, третьего дня вручивший императрице верительные грамоты. Этикет обязывал пригласить его на ближайшие празднество, что Анна и сделала скрепя сердце.
Сейчас она с некоторой тревогой наблюдала, как этот самый посол прислушивается к шепоту жены английского посланника. Похоже, что беседа казалась гостю из далекой восточной страны весьма забавной, иначе отчего бы он улыбался столь широко? Должно быть, злословят иноземцы меж собой, ее, царицу и владычицу, высмеивают.
Стерпеть это было бы трудно любой даме, а уж владычице великой Росии и вовсе невозможно.
– Любезный посланник, – с улыбкой обратилась Анна к китайцу, – сказывают, что мужчины вашей страны весьма сведущи по части дамской красоты. Верно ли сие?
Посланник склонился в поклоне. Ему хотелось сказать, что это чистая правда, а потому женщины вокруг выглядят просто отвратительно: бледные, с широко распахнутыми, глупыми, по-рыбьи светлыми глазами. Но, увы, тогда бы его карьера при русском дворе закончилась, так толком и не начавшись.
– О да, прекрасная как сон императрица. Мужчины моей страны знают толк в прекрасном, это чистая правда. А потому знают толк и в подлинной женской красоте.
«Однако как хорошо ты говоришь по-русски, – подумала Елизавета, обернувшаяся на голос сестры. – Отчего бы это? Должно быть, побеседовать с тобой накоротке будет более чем интересно…»
– А раз так, любезный посланник, прошу вас разрешить наш маленький спор. Как все мы есть токмо глупые барышни, – Анна похлопала глазами, – прошу вас указать, которую из нас вы бы могли назвать самой прекрасной…
