– Ваше величество, ну не гоже столь надолго опаздывать!.. К тому же на бал в честь собственного воцарения!
– Смотри, Алеша, вот так и указывают императрице ее место…
Елизавета не без яда и удовольствия смотрела, как сначала краснеет, а потом бледнеет до синевы церемониймейстер. Да и то – кто и по какому праву может делать ей, императрице, замечания? Разве что муж…
Теперь у нее есть муж… Вот радость-то!
Голова у Елизаветы закружилась, и несколько ни с чем не сравнимых мгновений она пребывала там, в самых высотах счастья. Пусть об этом знают единицы, но теперь у нее есть муж – ее, Елизаветы, второе «я», тот, кто даст ей силы в любой час, и тот, кто отдаст всего себя ради нее. Теперь есть тот человек, ради которого можно любые подвиги совершать…
Теперь позволительно будет заходить к нему по утрам или вовсе не уходить из его покоев весь день. Можно будет не высылать вперед слугу, дескать, императрица желает посетить покои своего камергера… Можно будет заботиться о нем во всякий миг и не слушать злых языков, которые все оценивают, что пристало царице, а что не пристало. Пусть себе злословят – теперь она перед самой собой честна. А сие куда как важно!
– Лизанька, а представь, что станут говорить посланники да лазутчики, шпики да сплетники!.. Исполощут имя царицы…
В голосе верной подруги Марты Шуваловой звучал и смех, и страх.
– Да и пусть себе полощут глупыми языками! Работа у них такая, Машенька. А мы будем сплетни эти слушать да смеяться.
– Но если правда дойдет до Версаля? Аль до Берлина? Или до Лондона?
– Правда, милочка, не дойдет никогда. Ибо знают ее считанные люди. Дойдут сплетни да слухи. Версаль аль Берлин отправят письмо, правда ли это, посланники начнут искать тех, кто им сведения продаст… И все заняты своей возней, которую делом серьезным почитают.
– Но ведь могут и свидетелей найти… Служку в церкви, к примеру.
Елизавета заботливо поправила на плече подруги изящное брюссельское кружево.
– Молва, душенька, есть страшная сила. Вон и сестрицу-то мою с Бироном раз пять уж повенчали, а матушку, как только батюшка преставился, за кого только не отдавали… И курфюрста Августа с ней связывали, и Фридриха-Вильгельма, и пашу янинского… Пусть уж и меня с Алексеем венчают. Не оправдываться же, в самом деле?
Шувалова пожала плечами. Елизавета говорила все правильно. Но так рассуждать могла бы графиня или баронесса, а то и женщина простого сословия. Хотя… Быть может, ежели начать со слухами бороться, воевать да опровергать – вот тут все в их правдивости и уверятся.
«Пашу янинского… Ты, милочка моя, не все знаешь. Ведь и тебя, голубку, и за племянника твоего Петра Второго уж отдавали, и за Морица Саксонского, которому ты, по слухам, уж сыночка-то родила да доченьку… Может быть, есть в твоих словах-то правда. Пусть себе болтают, коли заняться более нечем!..»
Мысли Шуваловой перебил смешок Елизаветы.
– Я знаю, друг мой, как поступить. Мы сами пустим слух, что венчались. Вернее, найдем нескольких «честных да верных» человечков с темным прошлым, которые своими глазами видели, как мы с господином Разумовским под венцами-то стояли. Кто в Петербурге был сему свидетелем, кто здесь, в первопрестольной. Да пусть они на всех углах об этом и кричат. Готова спорить – после такого ни один двор в правду-то и не поверит.
– Ох, и недобра ты, матушка-императрица. Ох и недобра…
– А отчего мне доброй-то быть. Много ли я доброты от Версаля видела? Аль от Берлина? Сначала незаконной меня называли, потом гонимой, теперь вот в законные наследницы престола пошили… Вовремя, уж год прошел, а только теперь прозрели, вспомнили, кто папенька-то мой был, да какое завещание маменька оставила.
– Политика, – кивнула Шувалова.
– Да, матушка, грязь и ложь. Так что я просто им плачу их же монетой. А где Алеша?
Елизавета поискала глазами среди гостей, Разумовского не увидела и сразу как-то опечалилась. Словно невидимый злой волшебник стер все краски с сегодняшнего по-настоящему праздничного бала.
Но тут с балкона послышалась малороссийская мелодия и некогда мощный, но теперь мягкий бас затянул песню о том, как гулял он с чернобровой да черноокой, а она все загадки ему загадывала, а домой не звала.
– Да вот же он, Алеша-то твой, голубка! Песенку тебе поет…
«А песенка-то не простая, душенька. Свадебная то песня… Только тебе сего знать не надобно. Хоть ты и подруга моя самая близкая, хоть ты и венец держала. Но даже самым близким всего лучше не открывать. Во всяком случае нам, царям…»
Бал шел своим чередом. Разумовский давно уже спустился и теперь восседал на своем привычном месте – лицом к Елизавете на противоположном конце царского стола. От хмеля он раскраснелся, однако был сдержан.
«Что-то ты сегодня не буянишь, сердце-то мое сладкое. Поди, ждешь ночи свадебной? – Елизавета мягко улыбнулась своим мыслям и увидела ответную улыбку на лице Алексея. – Так и есть… Да оно и к лучшему. Быть может, теперь-то уж во хмелю не будешь буен аки тигр, присмиреешь… Хотя сей-то грех в России нашей завсегда прощали легко. Ну да уж как будет-то. Душа моя, муж мой венчанный…»
Мысли Елизаветы прервал бас изумленного церемониймейстера.
– Король Пруссии Фридрих!..
– Однако же сие не просто небрежение приличиями, сие подлинный вызов… – прошипел Лесток, как обычно занимающий место по левую руку от царицы.
– Не злословь, Арманушка! Посмотри не него и пожалей, он на целых полтора года меня моложе, а уж стариком-то глядит, ходит с трудом.
– Оно и понятно, ваше величество. Какая радость от мужской-то любви проистечь может, какая сила, какая молодость? Вот и стареет твой дружок– то давний.
– Стареет… – Елизавета усмехнулась.
Злые языки все знают, всю подноготную выведать да раззвонить могут. А вот отчего Фридрих-то мужчин женщинам предпочитает, так и осталось тайной для мира. Для всего мира, кроме нее одной…
Елизавета спустилась с возвышения и подала руку для поцелуя – невиданная, невероятная милость и столь же сказочная вольность.
– Брат наш венценосный! Нет слов, чтобы описать радость от лицезрения вашей персоны! Будьте же желаннейшим из гостей, взойдите за стол и разделите нашу скромную трапезу!..
Фридрих поклонился, поцеловал руку и подал свою, чтобы императрица могла на нее опереться. Елизавета шла неторопливо, царственно, и третий король Пруссии, в самом деле чуть хромая (ох, и Лесток, все-то видит, все-то знает), сопровождал ее, сообразуясь со всеми правилами дворцового этикета.
«Да-а, подобные вольности могут себе позволить только цари да короли, – подумала не без сарказма Мария Шувалова. – Один опаздывает на два часа, другая ручку подает, к столу зовет да шаг свой с хромоножкой смеряет… Чудны дела твои, Господи, ох и чудны!»
