Джек наш ловок,
Джек наш храбр,
Прыгнул через канделябр.
Я думаю, он захотел посмотреть, загорится ли его рубашонка или нет. В телевизоре мальчики всегда ложатся спать в пижамах, а девочки — в ночнушках. Моя ночная футболка самая большая из всех. У нее на плече дырка, в которую я люблю засовывать палец и щекотать себя, засыпая. В книге есть еще стишок «Пудинг и пирог Джека-Уэка», но когда я научился читать, то увидел, что в нем на самом деле говорится о Джорджи-Порджи. Это Ма слегка изменила слова, но это не вранье, а просто притворство. То же самое случилось и вот с таким стихом:
Джеки-Джек, сын трубача,
Украв свинью, дал стрекача.
В книге это сделал Том, но Джек звучит лучше. Украсть — это когда мальчик берет какую-нибудь вещь, принадлежащую другому мальчику. В книгах и телевизоре у всех людей есть вещи, которые принадлежат только им — все это очень сложно.
Уже 5:39, поэтому мы идем ужинать. Пока лапша размокает в горячей воде, Ма находит трудные слова на пакете с молоком и проверяет меня. Питательное означает еду, а пастеризованное означает, что молоко просветили лазерным лучом, чтобы убить микробов. Я хочу еще пирога, но Ма говорит, что сначала надо съесть сочный свекольный салат. Потом я ем пирог, который уже почти совсем засох.
Я забираюсь на качалку, чтобы снять коробку с играми с книжной полки. Сегодня я выбираю шашки и буду играть красными. Шашки похожи на маленькие шоколадки, но я много раз лизал их и обнаружил, что у них нет никакого вкуса. Они прилипают к доске с помощью волшебного магнита. Ма больше любит шахматы, но у меня от них болит голова.
Когда приходит время смотреть телевизор, она выбирает планету диких животных, где показывают, как черепахи зарывают в песок свои яйца. Из скорлупы вылезают маленькие черепашки, но мама-черепаха уже ушла, это очень странно. Интересно, встретятся ли они когда-нибудь в море, мама и ее детки, узнают ли друг друга или просто будут плавать рядом.
Передача о диких животных заканчивается слишком быстро, и я переключаюсь на другой канал. Здесь двое мужчин в одних трусах и теннисных туфлях бешено мутузят друг друга.
— Эй, вы, драться нельзя, — кричу я им. — Младенец Иисус на вас рассердится.
Но тут мужчина в желтых трусах заезжает волосатому прямо в глаз.
Ма стонет, как будто он ударил ее.
— Мы что, так и будем это смотреть? — Я говорю ей: — Через минуту приедет полиция со своей этой виий-а, виий-а, виий-а и отведет этих плохих парней в тюрьму.
— Но ведь это же бокс… грубый, но все-таки спорт, и боксерам разрешают драться, если они надевают специальные перчатки. Все, время закончилось.
— Давай поиграем в попугая, для пополнения моего словарного запаса.
— Хорошо.
Ма подходит и переключает телевизор на планету красной кареты, где женщина со взбитыми волосами, играющая роль босса, задает людям вопросы, а сотни других людей хлопают в ладоши. Я напряженно вслушиваюсь, как женщина разговаривает с одноногим мужчиной; я думаю, он потерял ногу на войне.
— Попугай, — кричит Ма и выключает звук.
«Я думаю, наиболее мучительным аспектом для всех наших зрителей является то, что вам пришлось пережить, — это как раз больше всего трогает…» — повторяю я слова ведущей.
— У тебя хорошее произношение, — говорит Ма и поясняет: — Мучительный значит грустный.
— Давай еще раз.
— То же самое шоу?
— Нет, другое.
Она включает новости, понять которые еще труднее.
— Попугай. — Она снова выключает звук.
— «А со всеми этими дебатами о лейблах, которые следуют сразу же за реформой здравоохранения, не забывая, конечно, о середине срока…»
— Больше ничего не запомнил? — спрашивает Ма. — Тем не менее ты хорошо справился. Только там было не слово «лейблы», а трудовое законодательство.
— Какая разница?
— Лейбл — это этикетка на помидорах, а трудовое законодательство…
Я громко зеваю.
— Ну, это не важно. — Ма улыбается и выключает телевизор.
Я ненавижу, когда картинка исчезает и экран снова становится серым. В эту минуту мне всегда хочется плакать. Я забираюсь на мамины колени. Она сидит в кресле-качалке, и наши ноги переплетаются. Ма — колдунья, превратившаяся в огромное головоногое, а я — принц Джекер-Джек, который в конце концов убегает от нее. Мы щекочем друг друга, потом Ма подбрасывает меня на ноге, а под конец мы изображаем острые тени на стене, у которой стоит кровать.
После этого я предлагаю поиграть в кролика Джекер-Джека, который всегда ловко обманывает братца Лиса. Он ложится на дорогу, делая вид, что умер, а братец Лис обнюхивает его и говорит:
— Не буду я тащить его домой, он слишком дурно пахнет… — Ма обнюхивает меня с ног до головы, строя уморительные гримасы, а я изо всех сил сдерживаю смех, чтобы братец Лис не догадался, что я живой. Но мне никогда не удается этого сделать — в конце концов я заливаюсь смехом.
Я прошу маму спеть смешную песенку, и она начинает:
— Червяк вползает, выползает…
— Тебя он смело поедает, — продолжаю я.
— Он ест твой нос, он ест твой глаз. И на ногах меж пальцев — грязь.
Потом, лежа на кровати, я принимаюсь сосать, но мой рот скоро засыпает. Ма относит меня в шкаф и укутывает по шею в одеяло, но я высвобождаюсь из него. Мои пальцы отстукивают ритм по красному концу одеяла. В эту минуту раздается бип-бип — это дверь. Ма подскакивает и ойкает — наверное, она ударилась головой. Она плотно закрывает дверцы шкафа.
В комнату врывается холодный воздух, я думаю, что это воздух из открытого космоса и пахнет он замечательно. Дверь издает звук бамп, значит, Старый Ник уже вошел. Сон с меня как рукой снимает. Я встаю на колени и смотрю в щелочку, но вижу только комод, и ванну, и еще круглый краешек стола.
— Похоже, что-то вкусное, — раздается низкий голос Старого Ника.
— А, это остатки праздничного пирога, — отвечает Ма.
— Надо было напомнить мне, я бы подарил ему что-нибудь. Сколько ему уже, четыре?
Я жду, когда Ма поправит его, но она молчит.
— Пять, — шепчу я. Но она, должно быть, все-таки услышала мой шепот, потому что подходит к шкафу и сердитым голосом произносит:
— Джек!
Старый Ник смеется — а я и не думал, что он умеет смеяться.
— Смотри-ка, оно умеет говорить.
Почему он сказал оно, а не он?
— Хочешь выйти из шкафа и померить свои новые джинсы?
Он говорит это не Ма, а мне. В моей груди стучит данг-данг-данг.
