— Все в порядке, милый, — говорит Диана и потирает ему ногу.
Дядя Пол с шумом прочищает горло.
— Я никак не могу оправиться от удара.
Я не вижу никого, кто бы мог его ударить.
Ма обнимает его за плечи.
— Все эти годы он думал, что его маленькая сестричка умерла, — поясняет мне она.
— Кто? Бронуин? — тихо спрашиваю я, но Ма не слышит это.
— Нет, я. Помнишь, я говорила тебе, что Пол — мой брат.
— Да, я знаю.
— Не могу сказать, как я… — Он снова замолкает и сморкается. У него это получается гораздо громче, чем у меня, он трубит, словно слон.
— А где же Бронуин? — спрашивает Ма.
— Ну, — отвечает Диана, — мы думали… — Она смотрит на Пола.
Он говорит:
— Вы с Джеком вскоре познакомитесь с ней. Мы оставили ее в детском саду Лил.
— А что это такое? — спрашиваю я.
— Ну, это такой дом, где родители оставляют своих детей, когда они чем-то заняты, — поясняет Ма.
— А чем заняты дети?..
— Нет, это их родители заняты.
— Бронуин очень хочет увидеть тебя, — говорит Диана.
— Она изучает разные знаки и хип-хоп, — добавляет Пол.
Он хочет сделать несколько фотографий, чтобы послать их по имейлу моему дедушке в Австралию, который завтра собирается вылететь к нам.
— Не волнуйся, с ним будет все в порядке, когда он его увидит, — говорит Пол маме, но я не понимаю, что означают эти «он», «его» и «с ним». И еще я не знаю, что надо делать, когда тебя фотографируют, но Ма говорит, что надо просто смотреть в камеру и улыбаться, как будто улыбаешься другу. Потом Пол показывает мне сделанные снимки на экране и спрашивает, какой, с моей точки зрения, самый лучший, первый, второй или третий, но они все одинаковые.
От разговоров у меня устают уши. Когда Пол и Диана уходят, я думаю, что теперь-то мы с Ма останемся одни, но тут входит бабушка и долго обнимает Ма. Она целует меня.
— Как дела у моего внука?
— Это она говорит о тебе, — объясняет мне Ма. — Что надо сказать, когда кто-нибудь спрашивает, как у тебя дела?
Опять эти манеры!
— Спасибо, — говорю я.
Они обе смеются, опять я пошутил, сам того не зная.
— Надо сначала сказать «Хорошо», а потом уж «Спасибо», — поучает меня бабушка.
— Очень хорошо, а потом уж спасибо.
— Но если у тебя не все в порядке, то вполне допустимо сказать: «Я чувствую себя не на сто процентов». — Она поворачивается к Ма: — Кстати, Шарон, Майкл Килор, Джойс, не помню ее фамилию, — все они звонят и спрашивают о тебе.
Ма кивает.
— Они умирают от желания встретиться с тобой.
— Я… врачи говорят, что я еще не готова к общению с друзьями, — отвечает Ма.
— Да, конечно.
Тут в дверь заглядывает человек по имени Лео.
— Можно ему зайти на минутку? — спрашивает бабушка.
— Мне все равно, — отвечает Ма.
Это — мой неродной дедушка, но бабушка говорит, что я могу звать его отчимом. От него смешно пахнет дымом, зубы у него кривые, а брови постоянно двигаются.
— Как так получилось, что все его волосы оказались у него на лице, а не на голове?
Он смеется, хотя я спросил об этом у Ма шепотом.
— Хоть убей, не знаю, — говорит он.
— Мы встретились на курсах по индийскому массажу головы, — говорит бабушка, — и я выбрала его голову как самую гладкую поверхность для работы.
Они оба смеются, а Ма остается серьезной.
— Можно мне немного пососать? — спрашиваю я.
— Как только уйдут гости, — отвечает Ма.
Бабушка спрашивает:
— Чего он хочет?
— Не обращай внимания.
— Я могу позвать медсестру.
Но Ма качает головой:
— Он хочет пососать молока.
Бабушка в изумлении смотрит на нее:
— Ты что, хочешь сказать, что он до сих пор?..
— У меня не было причин отнимать его от груди.
— Да, я понимаю, запертые в этой комнате, вы с ним… но даже если и так, пять лет…
— Ты ничего об этом не знаешь.
Бабушка недовольно поджимает губы:
— Я спрашиваю об этом не из праздного любопытства…
— Мам…
Отчим встает:
— Пойдем, им надо отдохнуть.
— Конечно, — отвечает бабушка. — До свидания, до завтра…
Ма снова читает мне «Дающее дерево» и «Лоракса» очень тихо, потому что у нее болят горло и голова. Я долго сосу ее грудь — это заменяет мне ужин, и Ма засыпает, не дождавшись, когда я закончу. Я люблю смотреть на ее лицо, когда она об этом не знает.
Я нахожу сложенную газету — ее, наверное, оставили посетители. На передней странице изображен разбитый на две части мост. Интересно, действительно ли он такой? На другой странице я вижу снимок, на котором изображены мы с Ма и полицейские в ту минуту, когда Ма несла меня в участок. Заголовок статьи гласит: «НАДЕЖДА ДЛЯ МАЛЬЧИКА-БОНСАЙ». Я с трудом разбираю слова:
«Персонал престижной камберлендской клиники зовет его Чудо-Джеком. Сестры и врачи полюбили этого маленького героя, который в субботу вечером храбро открыл для себя новый мир. Этот длинноволосый маленький принц является плодом насилия, которое неоднократно совершалось над его красивой молодой матерью чудовищем, заточившим ее в сарае в своем саду. Этот негодяй, пытавшийся скрыться бегством, был задержан полицейскими в два часа ночи в воскресенье. Джек говорит, что все хорошо, и восхищается пасхальными яйцами, но до сих пор спускается и поднимается по лестнице на четвереньках, как обезьянка. Он провел все пять лет своей жизни в ветхом, обложенном пробкой сарае, и специалисты до сих пор не могут решить, как сильно и в чем он отстает от других детей».
Ма просыпается и выхватывает у меня газету.
— Давай лучше я почитаю тебе книгу про кролика Петра.
— Но ведь здесь написано обо мне, о мальчике-бонсай.
— Что там еще за банзай? — Она снова смотрит в газету и, убирая волосы с лица, стонет.
— А что такое бонсай?
— Это такие крошечные деревца. Люди выращивают их в горшках и каждый день обрезают, чтобы они росли искривленными.
Я вспоминаю наш цветок. Мы никогда его не обрезали, позволяя ему расти, как он захочет, а он взял и умер.
— Но я ведь не дерево, а мальчик.
— Это — просто образное сравнение. — Ма комкает газету и бросает ее в мусорное ведро.
