— Да, и у отчима тоже.
— Это хорошо. А что у вас новенького?
— Все, — отвечаю я.
Она смеется, я не знаю почему.
— Тебе там хорошо, Джек?
— Солнце сожгло мне кожу, и еще меня укусила пчела.
Бабушка закатывает глаза. Ма говорит еще что-то, но я не слышу.
— Я должна идти, Джек, мне надо поспать.
— А ты проснешься?
— Обещаю, что проснусь. Я так… — Ее голос срывается. — Я скоро снова позвоню тебе, хорошо?
— Хорошо.
Больше она ничего не говорит, и я кладу телефон на стол. Бабушка спрашивает:
— А где твой второй ботинок?
Я смотрю, как под кастрюлей с лапшой танцует оранжевое пламя. Спичка с обугленным загнувшимся концом лежит на столе. Я сую ее в огонь, она шипит и снова вспыхивает, и я бросаю ее на плиту. Маленькое пламя становится почти невидимым, потихоньку перемещается по спичке, пока она вся не становится черной и над ней не поднимается дымок, похожий на серебряную ленту. Запах просто божественный. Я беру из коробки другую спичку, зажигаю ее от огня, но на этот раз держу ее до тех пор, пока она не зашипит. Это — мой собственный маленький огонек, который я могу унести с собой. Я рисую спичкой круг в воздухе, думая, что она погасла, но она снова вспыхивает. Пламя разгорается и охватывает всю спичку. Вскоре на ней образуются два языка пламени, а между ними — маленькая красная полоска на дереве…
— Эй, ты что делаешь?
Я вздрагиваю, это кричит отчим. Спички в моих руках больше нет. Он наступает мне на ногу. Я кричу от боли.
— Она упала на твой носок.
Он показывает мне скрученную спичку и потирает мой носок в том месте, где появилось черное пятнышко.
— Разве твоя Ма никогда не говорила тебе, что с огнем играть нельзя?
— А у нас его просто не было.
— Чего не было?
— Огня. Настоящего.
Он с удивлением смотрит на меня.
— А, понимаю, у вас была электрическая плита. Как это я раньше не догадался?
— Что случилось? — входит бабушка.
— Джек изучает кухонную утварь, — отвечает ей отчим, помешивая пасту. Он берет какой-то предмет и смотрит на меня.
— Это терка, — вспоминаю я.
Бабушка накрывает на стол.
— А это что?
— Толкушка для чеснока.
— Не толкушка, а давилка. Давить — это гораздо сильнее, чем толочь. — Он улыбается мне. Он ничего не сказал бабушке о спичке, то есть соврал, но по уважительной причине — чтобы мне не попало. Он берет еще какой-то предмет.
— Еще одна терка?
— Нет, это соковыжималка для цитрусовых.
— А это что?
— Это… ус.
Отчим цепляет лапшу и пробует ее.
— Мой старший брат, когда ему было три года, вывернул на себя кастрюлю горячего риса, и кожа на руке у него так и осталась морщинистой, словно чипсы.
— Да, я видел чипсы по телевизору.
Бабушка в изумлении смотрит на меня:
— Никогда не поверю в то, что ты ни разу не ел картофельных чипсов. — Потом она поднимается на ступеньки и начинает переставлять банки и пакеты в кладовке.
— Паста будет готова через две минуты, — говорит отчим.
— Ничего, горсточка чипсов не отобьет ему аппетит. — Бабушка спускается вниз с хрустящим пакетом и открывает его. Чипсы покрыты полосками, я беру один и откусываю корочку.
Потом я говорю:
— Нет, спасибо, — и кладу его назад в пакет. Отчим смеется, я не понимаю, что тут смешного.
— Мальчик хочет оставить место для моей домашней лапши, — говорит он.
— А можно мне вместо этого увидеть кожу?
— Какую кожу? — спрашивает бабушка.
— Ну, его брата.
— Он живет в Мексике. Он приходится тебе двоюродным дядей, так, кажется, это называется. — Отчим выливает воду из кастрюли в раковину, отчего над ней поднимается облако горячего пара.
— А почему двоюродный?
— Ну, это просто означает, что он — брат Лео. Теперь ты связан со всеми нашими родственниками, — говорит бабушка. — Все, что наше, и твое тоже.
— Как в «Лего», — вставляет отчим.
— Что? — спрашивает она.
— Ну, как в конструкторе «Лего». Члены семей держатся вместе.
— Я видел «Лего» по телевизору, — сообщаю я.
Бабушка снова изумляется.
— Ребенок вырос без «Лего»! — говорит она отчиму. — Не могу себе этого представить!
— Но в мире миллионы детей как-то ухитряются обойтись без «Лего», — говорит ей Лео, — и мы тоже выросли без него.
— Да, наверное, ты прав. — Бабушка выглядит смущенной. — У нас, наверное, завалялась где-то в подвале коробка, хотя…
Отчим одной рукой разбивает яйцо, и оно расплывается по лапше.
— Ужин подан.
В спортзале я катаюсь на велосипеде, который прикреплен к подставке. Если вытянуть ноги, то пальцы достают до педалей. Я кручу их тысячи часов, чтобы мускулы на ногах стали сильными и я смог побежать к Ма и снова спасти ее. Когда ноги устают, я ложусь отдохнуть на голубые маты. Я поднимаю свободный вес, только вот не знаю, почему гири называют свободным весом. Я кладу их на живот, мне нравится, как они тянут меня вниз, так я не упаду с вращающейся земли.
Динг-донг. Бабушка кричит, что ко мне пришел гость. Это доктор Клей. Мы садимся на палубе, и он обещает предупредить меня, если вдруг появятся пчелы. Люди и пчелы должны махать руками и крыльями, но не трогать друг друга. Нельзя гладить собаку, если ее хозяин этого не разрешает, нельзя перебегать дорогу, нельзя трогать интимные места, за исключением своих, да и то когда никто не видит. Еще есть особые случаи, когда полиции разрешено стрелять только в плохих людей. Правил слишком много, и они с трудом укладываются у меня в голове, поэтому мы с доктором Клеем составляем их список с помощью тяжеленной ручки с золотым пером. Потом мы записываем все новые вещи, о которых я узнал, вроде свободного веса, картофельных чипсов и птиц.
— Правда, гораздо интереснее смотреть на живых птиц, чем видеть их по телевизору? — спрашивает доктор Клей.
— Да. Только то, что показывают по телевизору, никого не кусает.
— Ты прав, — замечает доктор Клей, кивая. — Человечество не выносит слишком много реальности.
— Опять стих?
— А как ты догадался?
— Вы произнесли это особым голосом, — отвечаю я. — А что такое человечество?
— Ну, человеческая раса, все мы.
