Интересное свойство человеческой памяти. Два дня того десятилетия все очевидцы всегда вспоминают как солнечные и безоблачные. Но если весенний день 9 мая 1945 года остался в памяти как солнечный день долгожданного окончания войны, то летний, воскресный день 22 июня 1941 года, день начала этой войны, тоже запомнился как солнечный. Человеческая память непроизвольно зафиксировала четыре последовавших военных года как годы пасмурные, малосолнечные, с очень холодными зимами. В Томске 22 июня, говоря языком метеорологов, была переменная облачность, о чем неоспоримо свидетельствуют сделанные в тот день на улицах города фотографии. Между тем очевидцы продолжают утверждать, что был солнечный день. Соткин смотрел на мир трезвыми глазами реалиста и циника. День для него был пасмурным.
Надежда – уже знакомая нам буфетчица из чайной и сожительница Александра Александровича – завела оладьи. Она выглядела очень счастливой. Она и была счастлива. С появлением в ее жизни Соткина Надя изменилась даже внешне. Похорошела. Мало того, из ее жизни пропал ненавистный участковый милиционер Лугинецкий. Будучи женщиной неглупой, она связывала его арест и исчезновение с твердым обещанием своего нового любовника избавить ее от постыдного сотрудничества, попросту говоря – от доносительства на всех, кто посещал чайную. Но что самое важное, от измотавшей всю душу и тело еще более постыдной обязанности удовлетворять мужские потребности милиционера. Она не забыла два криминальных аборта, которые ей пришлось делать из-за этой скотины. Аборты в стране были запрещены. Правда, деньги для этого участковый милиционер дал. Но чего стоили эти криминальные, без всякой анестезии аборты женщине! А Соткин всего лишь попросил ее сказать участковому, что она якобы слышала разговор двух пьяных посетителей о каком-то золоте полярника. Что к чему – и не сразу поняла-то она. К ней потом явились какие-то двое в военной форме. Спрашивали. Она слово в слово повторила то, что говорила Лугинецкому. «Да, были какие-то два мужчины. Да, говорили. Да, передала Лугинецкому. Да, именно так один и сказал: „золото полярника“. Да какие приметы? Два шаромыги... Ни до, ни после тех двух пьяниц не видела». Если появятся, то сразу же пообещала сообщить куда следует. Надежда в отличие от более эрудированных чекистов, конечно, не знала, что адмирал Колчак был не только врагом советской власти, но и полярным исследователем. Как и не могла знать то, что на квартире Лугинецкого при обыске нашли несколько золотых монет царской чеканки. Предположительно это были монеты из спрятанного белогвардейцами клада.
– Куда вы, Александр Александрович? Оладушки сейчас подойдут, – обратилась она к сожителю. Она обращалась к нему на вы, подчеркивая свое уважение, признательность и самые нежные чувства. Она была влюблена. Мало того – беременна. И точно знала, что беременна именно от Соткина. И впервые в жизни ей хотелось родить ребеночка. Она еще не сказала этого ему. Точно боялась сглазить.
– Пойду калымну... Деньги на дороге не валяются. Перегородки замастрячу. Семья на две семьи делится... До вечера не жди, – закурив папиросу, отвечал Соткин.
– Да вы бы хоть в воскресенье отдохнули, Александр Александрович, – не желая расставаться с возлюбленным, не отпускала его Надежда. – Или уж подождали бы. Я вам с собой оладушек заверну.
Завтракать Александр Александрович не хотел по той простой причине, что боялся получить пулю в живот на сытый желудок. Фронтовой опыт не забывается. А мысль о том, что стрелять сегодня, возможно, будут и в него, он допускал. Ему предстояла встреча с опасными, бывалыми людьми. Соткин поцеловал женщину в щеку, от чего она вся вспыхнула изнутри. Никогда до встречи с ним не было у нее такой реакции на мужские прикосновения. Да и мужчин таких, обходительных и при этом сильных и надежных, она не встречала.
– Да вы скажите хотя бы, когда вернетесь, – с придыханием попросила женщина.
– Не потеряюсь, – улыбнулся Соткин. Он осознавал свою мужскую власть над этой женщиной. Она нравилась ему, но занозой в сердце сидела любовь к другой. К Алине. Между тем он чувствовал, что и это любовь. Просто другая. По крайней мере относился он к Надежде нежно и даже бережно. – Не скучай, милая, – поцеловал он ее в другую щеку и вышел.
Женщина, подойдя к окну, провожала взглядом стройную широкоплечую фигуру Соткина, шагавшего по переулку. Она расплакалась. Но это были слезы радости. Ей было хорошо оттого, что она наконец-то встретила в жизни своего мужчину. Совсем иначе она плакала бы, знай, что сам Александр Александрович допускал мысль о том, что, возможно, сегодня он не вернется к ней. Чтобы не навлекать на нее беду. Все будет зависеть от исхода встречи, которая ему предстояла.
Путь Соткина лежал в центр города. Он прошел мимо Белого озера. Прошел Соляной площадью мимо чайной, в которой работала Надежда. У бывшего губернского суда бросил взгляд на статую Немезиды с мечом в руке и без весов, отломанных чекистами. Свернул в переулок, снова свернул и вышел к Воскресенской церкви. Храм был, как теперь стало принято говорить, «перепрофилирован». Красивейшее многометровое здание с ростральными колоннами постройки конца восемнадцатого века господствовало над городом. Оно, казалось, задевало своими куполами облака. Верхний крест храма был наклонен в сторону. Несколько лет назад, при большом стечении горожан, этот крест пытались сдернуть с помощью стального троса, прикрепленного к трактору. Трос лопнул. «Видать, ангелы небесные обрубили», – зашептались в толпе. Вторая попытка свергнуть крест оказалась не только тщетной, но и трагической. Лопнувший трос убил одного из рабочих. Охотников осквернять святыню в тот день больше не нашлось. «Государственный архив Сибири и Дальнего Востока», – гласила вывеска на церковных воротах. Соткин остановился. Не снимая кепки, чтоб не привлекать внимания, он про себя прочел «Отче наш». Набожным его назвать было нельзя, но молитвы он знал и всегда их произносил, когда приходилось или воевать, или принимать трудные решения. Мысленно перекрестился, чтоб также не привлекать внимания, и пошел вниз по Воскресенскому взвозу, к центру города. Что-то изменилось в облике города. Как человек наблюдательный, Соткин это понял. Вернее, почувствовал. Но, еще не зная о начале войны, как и абсолютное большинство населения страны, он не мог понять, в чем дело. И лишь пройдя почти весь город, спускаясь в район Заистока, он понял, что для воскресного утра на улицах было слишком много автомобилей. Поскольку частных авто тогда не было, а ездили только служебные машины, то можно было предположить, что произошло что-то экстраординарное. Несколько раз по улице проносились мотоциклисты, что тоже было необычно для утра воскресного дня. Не один раз он встречал на своем пути военных и спешивших куда-то милиционеров. «Не по мою ли душу засуетились?» – подумал он. Причины беспокоиться у него были, но все же он понял, что произошло что-то значительное и сейчас не до него. А это и хорошо.
Знаком района Заисточье была Красная мечеть, так же, как и Воскресенский собор, перепрофилированная. Мечеть перепрофилировали под ликероводочный завод. Черный юмор большевиков всегда присутствовал при переименованиях и перепрофилированиях. Минарет мечети уже снесли. Соткин свернул налево и пошел по какой-то улице. Раньше район был заселен томскими татарами. Теперь, после перетрясок, укрупнений и подселений, здесь творилось что-то невообразимое. Близость к центру Томска обусловила появление в бывших купеческих особняках государственных, советских учреждений. С ними соседствовали одноэтажные дома простых людей. Все утопало в зелени. Тополя и американские клены соседствовали друг с другом. Дом, который интересовал Соткина, находился в конце улицы Татарской. Не останавливаясь, Александр Александрович на ходу доставал из ящика с инструментами оружие. Освободив его от тряпок, он засунул один из револьверов в широкий карман брюк. Другой «наган» затолкал за пояс сзади, под пиджаком. Спустя минуту он крепким кулаком застучал в двери двухэтажного особняка, поделенного советской властью на восемь семей. Шесть семей с детьми и стариками, в том числе бывшие хозяева, ютились на втором, бревенчатом этаже, а две семьи проживали на первом, кирпичном, так называемом цокольном. Соткин продолжал стучать в дверь одного из двух подъездов первого этажа.
