– А на западном направлении нужно не медля организовать контрудар с целью ликвидации Ельницкого выступа, так как этот плацдарм противник может использовать в удобное для него время для удара на Москву, – продолжил доклад генерал армии.
– Какие там еще контрудары! – взорвался Сталин. – Что за чепуха? Опыт показал, что наши войска не могут наступать. И как вы могли додуматься сдать врагу Киев?
Точно предвидя издевательские реплики Мехлиса, Жуков сдержанно, но жестко ответил:
– Если вы считаете, что я, как начальник Генерального штаба, способен только чепуху молоть, тогда мне здесь делать нечего. – Он выразительно посмотрел на Мехлиса. – Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт – там я, видимо, принесу больше пользы Родине.
Сталин тоже посмотрел на Мехлиса. Затем на Жукова. Вождь точно выбирал, кто из них более предпочтителен в нынешней ситуации. Мехлис явно не годился для разговора о делах военных. В прошлом редактор партийно-правительственной газеты «Правда», а теперь, по сути, военизированный демагог – он сейчас был мало нужен. Мало толку было и от Маленкова. Приходилось делать неприятный выбор в пользу Жукова.
– Вы не горячитесь, – сказал вождь Георгию Константиновичу. – Мы без Ленина обошлись, – перевел он взгляд на Мехлиса, – а без вас тем более обойдемся. Идите работайте.
Не прошло и часа, как Жукова вновь вызвали к Сталину. Войдя в приемную, генерал даже не взглянул на Поскребышева, который едва раскрыл рот, чтобы что-то сказать в своей обычной манере. Рывком распахнул дверь в кабинет вождя. Теперь к Маленкову и Мехлису прибавился Берия, тоже второй раз за день вызванный к Сталину. Лаврентий Павлович в отличие от Жукова готов был делать что угодно. Всем своим видом нарком внутренних дел демонстрировал готовность выполнить любой приказ.
– Вот что, – сухо и глядя куда-то в сторону, говорил вождь, – мы посоветовались и решили освободить вас от обязанностей начальника Генерального штаба. На это место назначим Шапошникова. Правда, у него со здоровьем не все в порядке, но ничего, мы ему поможем.
– Куда прикажете мне отправиться? – Раздраженный Жуков точно не замечал никого из присутствующих, кроме вождя.
Вдруг проявившийся кавказский акцент можно было бы назвать коварным:
– А куда бы вы хотели?
– Могу выполнять любую работу – командовать дивизией, корпусом, армией, фронтом, – резко, но похолодев внутри, отвечал генерал.
– Не горячитесь, не горячитесь, – прервал генерала Сталин. – Вы говорили об организации контрудара под Ельней, ну вот и возьмитесь за это дело. Мы назначим вас командующим Резервным фронтом. Когда можете выехать?
– Через час, – точно торопясь покинуть кабинет, ответил Георгий Константинович.
– Сейчас в Генштаб прибудет Шапошников, сдайте ему дела и уезжайте. Имейте в виду, вы остаетесь членом Ставки Верховного Командования.
– Разрешите отбыть, – еще раз выказав чуть ли не невозможность находиться в одном помещении вместе с молчаливым Маленковым, с постоянно желающим съязвить Мехлисом и готовым делать все, что только прикажут, Берией, резко сказал генерал.
– Садитесь и выпейте с нами чаю. Да еще кое о чем поговорим.
Ни чаепития, ни разговора не получилось. Его не могло получиться. Каждый из присутствующих невольно думал о своем. Жуков всей душой, всеми мыслями был уже на фронте. Всегда тяготившийся штабной работой, в душе он был рад, что его от этой работы отстранили. Но неприятный осадок от самого процесса отстранения не мог не остаться. Уже потому, что в отличие от всех присутствующих он знал и осознавал, что именно сейчас в немецких штабах принимаются решения, которые таят в себе смертельную угрозу войскам Юго-Западного фронта. Так оно и будет. За месяц с небольшим в кольце немецкого окружения окажутся части пяти армий Юго-Западного фронта. Пять армий! Чем это считать, если окружение одной своей 6-й армии под Сталинградом в 1943 году немцы не без оснований посчитали катастрофой, а мы триумфом?!
Но на неотрывном календаре в кабинете вождя числилось 29 июля 1941 года. Вечером этого же дня Жуков ехал по Волоколамскому шоссе в западном направлении. «Еду на фронт и почти радуюсь. Ну не дурак ли!» – думал Жуков.
А на Лубянке, 11, в кабинете Судоплатова Суровцев позволил себе повысить голос в присутствии хозяина кабинета Павла Анатольевича Судоплатова и Павла Михайловича Фитина. Кроме знакомых нам заместителей Берии, присутствовали в кабинете человек в форме немецкого капитана и еще один заместитель наркома, начальник 2-го Контрразведывательного управления НКВД Петр Васильевич Федотов, который был старше Судоплатова и Фитина. Интересны строки из аттестации этого человека, в которых одно, казалось бы, должно опровергать другое: «Обладает отличными организаторскими способностями. Целеустремлен и энергичен. Характер уравновешенный, спокойный».
– Да вы что, издеваетесь? Этот молодой человек такой же Пауль Зибер, как я Екатерина Гельцер. То есть не балерина...
Молодой голубоглазый человек в форме гауптмана немецкой армии невольно улыбнулся.
– Вот, он еще и улыбается. Все. Отулыбались. Думаем теперь только на немецком языке. Русский язык – это сливки. И вы должны научиться его не понимать. Для вас он должен перестать существовать. У вас Великий пост. Ничего скоромного. В звании его понизить до лейтенанта. Годен для использования в прифронтовой полосе наступающего фронта. Я был таким же на первой германской. Сильные стороны: быстрая реакция, обучаемость, внешность, то, что в театре называют органичностью. Оно хорошо для общения с женским полом. Об эсэсовской форме на этом молодом человеке забудьте. Более конкретные предложения сделаю после лагеря. Допрос вы не выдержали, – сказал он молодому человеку. – Обычный офицер немецкой полевой жандармерии вас раскроет. Говоря языком следователей НКВД, «расколет до жопы».
Теперь улыбались Судоплатов и Фитин. Федотов сохранял непроницаемое лицо. Суровцев тоже не улыбался.
– Но в целом неплохо, – сказал он. – Учимся вместе. Среди немецких военнопленных держимся раздельно и особняком. Хватайте лексику. Запоминайте анекдоты, поговорки. Очень ценны фразеологические обороты и экспрессивные выражения. Важны мелочи. Даже, например, такие: немцы завязывают шнурки на ботинках непременно двойным бантиком, тогда как наш солдат всегда норовит завязать одинарным. Исключая тех, кому довелось воевать в первую германскую. И таких мелочей не счесть. Особое внимание на немецкую военную моду. Даже у дисциплинированных немцев есть различие между уставной и неуставной формами. Взять хотя бы размер тульи на фуражке. Какими подворотничками пользуются? Какими их пришивают нитками? Какой предпочитают коньяк? Какие сигареты курят? В каком чине курят какие сигареты? В пачках их носят или в портсигарах? Замечаем и запоминаем все.
Прикрываем друг друга. У вас, Пауль, схожий с моим тип психики. Скорее всего вы разговариваете во сне. Я разговаривал. Мало того, еще и пел. Вы не смейтесь. Это серьезно.
