Ужинать в гостиной они начали вчетвером. Барон произнес тост за Россию:
– У великой страны, к сожалению, великие заблуждения и великие потрясения. Но я уверен, еще в этом столетии Россия возродится. Вселенные так просто не погибают! Они видоизменяются катаклизмами, но неминуемо приходят к равновесию. За попытку разрушить вселенную в 1917 году теперь расплачивается все человечество. И неизвестно, какую цену заплатит за это сам русский народ. За будущую великую, мудрую, великодушную и сильную Россию!
Все стоя выпили. Едва закусив, Пул попросил разрешения удалиться.
– Прежде расскажите, что в немецком портфеле. Надо полагать, немцы по-прежнему нами недовольны? – не выказав сомнения, спросил генерала главнокомандующий.
– Не только. Даже в дипломатической переписке присутствует некая нервозность. Немецкая дипломатия не может быть полноценной из-за непомерно агрессивной политики своего государства. А разговора с позиции силы у них теперь не получается по той простой причине, что в России блицкриг невозможен. Это им не Франция и не Польша...
– Блицкрига и не могло получиться – война не со страной. Война со вселенной. А что думает обо всем этом русский генерал? – Маннергейм обратил свой взгляд к Суровцеву. – Каково настроение русских?
– На мой взгляд, налицо растерянность в верхних эшелонах власти. Хотя сам Сталин не производит такого впечатления. Вождь, как мне показалось, делает выводы быстрее своего окружения. Даже портреты Маркса и Энгельса из своего кабинета убрал и заменил их портретами Суворова и Кутузова.
– Да что вы говорите! – рассмеялся Маннергейм.
– Честное слово. Правда, портрет Ленина висит над столом. Куда меньше растерянности среди военных. Как это водится, война быстро отсеивает и отсекает от боевой работы фаворитов мирного времени. Выдвигает профессионалов. Большинство нынешних советских военных начальников не имеют классического военного образования, но, с другой стороны, знают истинную цену этому образованию. Тот же Жуков, сдается мне, легко просчитывает логику неприятеля. Тогда как немцы плохо себе представляют, что может выкинуть тот же Жуков. Использовал же он против японцев крупные танковые соединения без поддержки пехоты. Теперь немцы взяли это на вооружение. Уже устоявшийся тактический прием. Считай, штамп. Но такие полководцы, как Жуков, уверяю вас, еще удивят мир своими военными перлами. Красная армия остается армией революционной. Кроме стратегии и тактики, советское военное искусство ввело понятие «оперативное искусство». Мне это первоначально казалось бредом. А теперь я понимаю, что именно этого не хватало нам во время Гражданской войны. Ну что стоило адмиралу в начале 1919 года развивать наступление в северном направлении? Оперативная обстановка сама подсказывала. Нет, нужно было дожидаться лета, чтоб потом получить по зубам сначала на Центральном фронте, а затем по всем фронтам. Оперативное искусство – это искусство владения оперативной обстановкой. Как бывшие солдаты и унтер-офицеры Первой мировой войны, нынешние советские генералы кожей чувствуют именно боевую обстановку со всеми сопутствующими факторами, начиная от погодных условий и морального состояния войск до полного понимания боеспособности как своих частей, так и частей противника. А еще это не что иное, как чувство своевременности тех или иных действий. Чувство последовательности. Именно чувство. Что и делает военное искусство искусством, а не сухой и скучной наукой. В этом они продолжатели не знавшего поражения Суворова, а не Мольтке, все обосновавшего и не выигравшего ни одного сражения. Угрозу, нависшую над страной, осознают все: от мала до велика. Но народный дух силен – сдаваться на милость победителя русские не собираются. Сталин провозгласил войну Отечественной, а отечественные войны не проигрываются. Сейчас все решает судьба Москвы. И все это понимают. И в Берлине, и в Токио, и в Лондоне, и у вас в Гельсингфорсе. Простите, в Хельсинки.
– С именами Суворова и Кутузова Россия всегда побеждала, – только и сказал Верховный главнокомандующий финской армии.
С разницей почти в сутки на разных полушариях охваченной новой мировой войной планеты американский и советский специалисты расшифровывали радиограммы от зарубежной агентуры. А в немецком посольстве в Хельсинки, через несколько часов после этих событий, штандартенфюрер СС Франц Фогель орал на начальника связи немецкого посольства:
– Что это значит – «передатчик сменил голос»?
– Радиограмма ушла на той же волне. Из здания финского Генерального штаба, но почерк радиста другой. И, самое главное, радиограмма зашифрована новым шифром.
– Как скоро вы расшифруете?
– У меня только один специалист, – оправдывался связист.
– Так пошлите текст в Берлин!
– Слушаюсь!
– Идите! Хотя нет. – Фогель взял со стола донесение из Кеми. Представитель гестапо в Кеми сообщал о том, что его радиослужба, а также финны запеленговали неизвестный радиопередатчик в районе финско-шведской границы. Разница между выходом в эфир передатчика в Хельсинки и приграничном Кеми была незначительной. – Вот что, Карл: пошлете для расшифровки в Берлин еще одну радиограмму, ее с минуты на минуту доставят из Кеми. Что-то мне говорит, что и там работают неизвестным нам шифром. Идите!
– Хайль Гитлер, – попрощался связист.
– Хайль, – вяло ответил Фогель и устало опустился на стул за своим рабочим столом.
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы связать в единое целое события последних дней. «Появление неизвестного самолета в небе над Кеми. Загадочное исчезновение фельдъегеря с дипломатической корреспонденцией, а теперь передатчик на границе со Швецией. И опять эти раздражавшие радиограммы из здания финского Генерального штаба. А что, если и смена шифра тоже звено этой цепи? Последнее все же вряд ли», – успокаивал себя обычно улыбчивый гестаповец.
Фогель принялся писать очередное донесение в Берлин, на этот раз более энергично требуя усилить его техническими средствами и людьми. Аргументировал он свои требования усилением активности английской разведки на территории Финляндии. Мысль о разведке русской он даже не допускал. «Потом и самолет прилетал со стороны Ботнического, а не со стороны Финского залива. Значит, это англичане, черт бы их побрал», – думал Фогель. Мысли его почти точно совпали с мнением немецкого руководства о недавней бомбежке Берлина. Ну не могли русские после такого разгрома появиться в небе над Берлином! То ли еще будет, господа!
Так или иначе, но не в Лондоне, а в Москве и Вашингтоне получили то, что должны были получить. Член Объединенного комитета начальников штабов армии США генерал Стивенсон, он же Степанов, засобирался в длительную командировку в Европу, а в Кремле на стол Сталина легло расшифрованное донесение из Хельсинки: «Воспоминания ценят. Прежнее ремесло привычней. Жду Крестного. Скучаю по Вальтеру. Дома лучше. Грифон».
– Кто из вас четверых будет комментировать? – Сталин поочередно посмотрел в глаза трем начальникам управлений НКВД: диверсионного, Разведывательного и Контрразведывательного – Судоплатову, Фитину и Федотову. Перевел взгляд на Эйтингона. – Понятно. Когда начальникам нечего сказать, говорят заместители. Не много ли они на вас всего повесили? Докладывайте, – обратился он к Эйтингону.
