Гуляй, казачки,
Все чубатые!
Береги личики,
Краснозадые!
По обе стороны фронта на манер марша переделали хороший романс «Белая акация», и у красных получилось:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов!
И как один умрем
В борьбе за это!
Вот именно что за какое-то «это». За что, интересно? Юнкера пели, пожалуй, содержательнее текст, но от этого не менее обреченный:
Смело мы в бой пойдем
За Русь святую!
И как один прольем
Кровь молодую!
– Куда мы идем? – тяготясь своим положением, спросил Железнов.
– На четвертый путь от перрона, – ответил ему Суровцев. Он помнил, как помощник Железнова кому-то говорил, что с четвертого пути будет отправляться состав на Мариинск.
– Прошу вперед.
Они шли вдоль состава. И опять Железнов подумал, что стоит ему сейчас закричать, обращаясь к сидящим в вагонах красноармейцам, и лежать бы этому белогвардейцу мертвым на этих путях. Он несколько раз обернулся назад. Рука с «наганом» в кармане кожаной куртки Суровцева красноречиво говорила о невозможности что-то предпринять без трагических последствий.
– Ну вот. Пожалуй что и пришли, – сказал Суровцев, когда они подошли к паровозу. – Скажешь машинистам, что надо взять меня до следующей станции.
– Хорошо, – согласился Железнов. По его лицу было видно, что он рад будет расстаться с Суровцевым. – Эй, товарищ! – крикнул он выглянувшему в окно кабины железнодорожнику. – Чего не трогаетесь?
– Семафор закрыт. Ждем.
– Я комендант станции Железнов.
– Да знаем мы, – хмуро протянул железнодорожник.
– Возьмете с собой товарища. Высадите, где он вам укажет.
– Отчего не взять? Только у нас тесновато здесь. Может быть, лучше в вагон ваш товарищ пошел бы?
– Короче, возьмете с собой, – прервал машиниста Железнов. – Ну вот, я сделал все, что ты хотел, – сказал он Суровцеву. – Что еще?
– Все, пожалуй. Вот что, Павел Иванович, – собравшись с духом, буркнул Суровцев. Пропавшие от волнения симптомы болезни опять настигли его. Вернулась головная боль. Знобило. – Отвечу на ваш недавний вопрос. Встречи я не искал. Все получилось случайно. Но не об этом речь.
Железнов не стал спрашивать, о чем, собственно, речь. Соперник его переигрывал. Логика у этого «их превосходительства» была какая-то своя. Особая. Он и поступал как-то не так, как поступил бы сам Железнов. Хотя кто его знает? Вот стоят они вдвоем, и со стороны может показаться, что о чем-то мирно беседуют. А по сути, оба готовы стрелять друг в друга. Но не стреляют же! Причины у обоих разные, но есть одна общая и такая непростая причина, которая усложняет все их общение. И причина эта накрепко их связывает.
– Должен прямо вам сказать, Павел Иванович. Не далее как еще вчера я разговаривал с Асей. На мое предложение уехать со мной за границу она в очередной раз ответила категорическим отказом. Из чего я заключил: меня она не любит! Но не обольщайтесь и вы. Женщина, которую мы оба любим... Вы ведь ее любите?
Железнов ничего не ответил, но заходившие под скулами желваки и вспыхнувшее лицо красноречиво говорили о его чувствах и душевном состоянии.
– Так вот. Она из тех женщин, нрав которых не предполагает желания опереться на мужское плечо. Она дитя нового века. Думаю, что и вам с ней будет непросто. Но у вас общий ребенок. Чудная малышка. А я проиграл. Я вместе со своим классом проиграл и эту войну, и спор с вами за личное счастье. И уже потому я не желал и не желаю опускаться до злобной мести. Ваша смерть не принесет мне ни душевного спокойствия, ни тем более любви любимой женщины.
– Что ты тут передо мной душу выворачиваешь?! – разгоряченно выкрикнул Железнов. – Да лучше бы ты меня убил тогда! Еще в Перми! На хрена мне твои подачки?!
– Нет, милейший. Вас и без меня шлепнет какой-нибудь ваш «товарищ по партии». Хотя советую вам не провоцировать меня. Не провоцировать потому хотя бы, что у вас есть и желание, и смысл продолжать жить. Чего нельзя сказать обо мне, – твердо и угрожающе произнес Сергей Георгиевич.
Железнов действительно не знал, что ему сейчас делать. Как человек молодой, он не слишком боялся смерти, но как человек бывалый понимал, что смерть во время войны и так всегда рядом, чтоб еще и кликать ее. А еще его выводила из себя эта внутренняя сила его соперника. Его цельность и достоинство.
– Эй, – крикнул из кабины машинист, – семафор подняли! Залезайте, если ехать собрались.
Он дал два длинных гудка. Паровоз точно тяжело вздохнул, и клубы пара в одно мгновение скрыли Железнова и Суровцева друг от друга. Железнов, пользуясь своей невидимостью, все же вытащил из кобуры «маузер». Именно вытащил. Слишком медленно он это проделал непослушными и замерзшими пальцами. Он наугад три раза выстрелил в то место, даже места, где, по его разумению, должен был находиться Сергей Георгиевич. Поезд набирал ход. Когда пар рассеялся, он увидел Суровцева, уцепившегося за поручень вертикальной лестницы, ведущей в кабину паровоза. Еще два раза выстрелил не прицеливаясь. Опять промахнулся. Точно в тумане, Железнов наблюдал, как Суровцев вытащил из кармана свой «наган».
– Стреляй! Стреляй, сука! – закричал Железнов.
Суровцев не стрелял. Лишь покачал головой. Ему в отличие от моряка не стоило труда с такого расстояния из пристрелянного оружия попасть в человека. Потому и не стал стрелять. Слишком это было для него неинтересно. А главное – не нужно и бесполезно. Машинист, чувствуя неладное, опять выпустил пар из паровозного котла, который и скрыл Суровцева и Железнова друг от друга окончательно.
– Вы чего это не поделили? – с испугом глядя на оружие, спросил железнодорожник у этого, влезшего в кабину, комиссара.
– Бабу не поделили, – по-пролетарски ответил Суровцев, чтобы как можно проще объяснить прогремевшие выстрелы.
– Да, бабы – они такие, – многозначительно проговорил машинист, в общем-то не особенно удивившись возникшей стрельбе.
Стреляли в то время часто и по самым разным, и менее значительным, поводам. А уж из-за женщины – это святое дело!..
«Железнов, Железнов, – думал Суровцев, – и у меня возможное счастье ты украл, и сам по большому счету его не испытал». Здесь, в загородной резиденции Маннергейма, Сергей Георгиевич впервые за последние годы чувствовал себя в безопасности. Отдыхал и душой и телом. Голова была светлой. Хорошо думалось. Хотя нечто похожее он испытывал, находясь в геологических экспедициях. Не будь этих экспедиций по всей Сибири, он, наверное, сошел бы с ума от осознания того, что стало с Родиной. Да и не уцелел бы. Природа точно лечила его от всех напастей. Железнов же всецело отдался кровавой действительности. Он был и продуктом и создателем системы государственной власти Страны Советов. В 1930 году Железнов взял и запросто переименовал населенный пункт. По сути дела, основал город. Село бывшей Томской губернии Ксеньевка, названное так в честь великой княгини Ксении, стало называться городом Асино. Почему – думается, объяснять не надо. С 1937 по 1938 год, всего лишь за один год, была построена железная дорога Томск – Асино. Более ста километров по сплошным болотам в обход урманов и озер. Нужно ли говорить, что эта дорога построена на костях заключенных Томскасинлага! В том же 1938 году заместитель начальника Томскасинлага, только что награжденный орденом Ленина за строительство железной дороги, Павел Иванович Железнов покончил с собой при странных и загадочных обстоятельствах. История эта и в то, и в нынешнее время осталась одной из многих в ряду темных историй, порожденных революционной и послереволюционной эпохой. Суровцев осторожно выяснил только то, что при аресте высокопоставленный чекист, вместе с женой, в честь которой был назван город, оказывал сопротивление. О судьбе дочери Железнова и Аси он ничего не знал. Но и так было понятно, что не могла миновать ареста и заключения как «РВН» их дочь Мария. «Родственник врага народа». Этим все сказано.
