Все трое офицеров были выпускниками Академии Генерального штаба и потому легко поняли друг друга. Обстановка была критической. Высокое качество грамотно проведенной разведки не вызывало сомнения. Старшим офицерам необходимо было обсудить создавшееся положение, но прежде предстояло решить дальнейшую судьбу разведчиков.
– Не знаю, как мне поступить с вами, голубчик. Сведения, которые вы собрали, необходимо доставить даже не в свою дивизию, а в штаб армии самому командующему. Иначе я переподчинил бы вас себе, что считаю правильным. К тому же хотел бы иметь при себе такого толкового и храброго офицера, как вы. В состоянии ли вы продолжить свой рейд?
– Так точно, ваше превосходительство.
– А ранение? Все же правая рука...
– Я в некотором роде левша.
– То есть все делаете левой рукой?
– Не совсем так. Силы в левой руке меньше для рубящих ударов, да и фехтую ею неважно. А в остальном могу все делать и левой рукой, даже писать, если хочу изменить почерк.
– Да вы, голубчик, прямо уникум какой-то.
– Должен сказать, что это не совсем так. Я, ваше превосходительство, совершенно для себя неожиданно открыл, что среди казаков чуть ли не каждый третий левша, а каждый четвертый одинаково рубится обеими руками.
– Ничего удивительного, – впервые нарушил молчание полковник Терехов. – Наши казаки – лучшая иллюстрация теории Дарвина. Я не имею в виду их происхождение от обезьяны. Но именно естественный отбор лучше всего иллюстрируют их кривые ноги. Вероятно, кривоногие лучше выживали и потому давали потомство, как, наверное, и левши. Разрешите и мне, господин штабс-капитан, поблагодарить вас. Своими действиями вы обеспечили нам передышку длиной в день. Уверяю вас, мы ее использовали с толком.
– Вот что, господин штабс-капитан, ответьте мне. Отличившиеся воины в вашем отряде, конечно, есть?
– Вахмистр Востров. Рядовой Надточий, – не раздумывая назвал две фамилии Мирк. – Последний спас мне жизнь, – почти не слукавив, добавил он.
– Прекрасно. Спуститесь с Михаилом Борисовичем в канцелярию и возьмите у него солдатских крестов сколько требуется. Сами и вручите. Мог бы и я, но обстановка неподобающая. Мы армия отступающая, – продолжал генерал, – а я по войне с японцем уже знаю, что отступающую армию крестами не жалуют, как бы героически она ни сражалась. Но я также знаю, что кресты вдруг приобретают свойство прилипать к груди штабных. А что касаемо вас, то... – генерал снял со своей груди крест ордена Святого Георгия четвертой степени и прикрепил его на грудь Мирка-Суровцева, – я волен сделать так. По правилам вас нужно представить сначала к Станиславу, к Анне или к Владимиру с мечами, я это и сделаю своим приказом, но так-то оно вернее будет. Другой орден так точно не смогут замылить.
Ничего нет для солдата дороже, чем признание его заслуг. Даже раненое плечо меньше, кажется, стало болеть.
Еще в помещении штаба Суровцев сам с Георгием на груди вручил солдатского Георгия Надточию.
– Это тебе, казак, за ночной бой. И спасибо тебе, родной, за помощь.
Вне себя от нечаянной радости, Надточий на весь штаб рявкнул:
– Рад стараться, ваше благородие!
– Да не кричи ты так, дурень. Весь штаб сбежится.
Когда они вернулись к казакам, Востров, да и другие казаки ревниво уставились в кресты на груди Мирка и сияющего, как новый самовар, Надточия. Без лишних церемоний Суровцев вручил крест Вострову и, посоветовавшись с ним, еще трем казакам. Казаки разбежались по округе в поисках спиртного и действительно раздобыли где-то спирт и немецкий сидр. Мирк почувствовал, что он сейчас может своей волей запретить им обмывать кресты, но не стал этого делать, понимая, что они из казацкого суеверия обмоют тайком, правда, по православному перекрестясь, но с языческим добавлением: «Дай Бог, не последний!»
Перед тем как сесть вечерять, Мирк коротко рассказал о разговоре с генералом, о предполагаемом дальнейшем маршруте движения. Выдвигаться они должны были вместе с частями корпуса этой ночью, но в несколько ином направлении.
После выпитого сидра и ужина Суровцева, что называется, разморило. Наказав Вострову разбудить его через два часа, он, выйдя из-за стола, не раздеваясь, повалился в кровать. Крепкий сон честного человека и солдата принял его в свои теплые и мягкие объятия. Рана болела и во сне. Но боль и сон существовали, не конфликтуя друг с другом.
Спустя два часа Востров и не подумал будить Суровцева. Памятуя о крепком сне офицера, он приказал его, спящего, перенести на подводу. Сам заботливо накрыл буркой. Своих тяжелораненых пришлось оставить на попечение корпусного лазарета. Оставили и остатки обоза вместе с «чертовыми немецкими телегами», как говорил о них старший коневодов Петро.
В сотне насчитывалось ровно пятьдесят здоровых и легкораненых казаков при командире, который теперь стал им не просто боевой командир, а «любушка-капитан», как сказал о нем Востров.
Отряд вступал в ночь, оставляя за собой день, который Суровцев вспоминал как один из самых счастливых в большой череде все же многих счастливых дней. Этот день всегда выделялся из-за духа воинского братства и товарищества, из-за счастливого избежания близкой смерти. Это был день его становления. Войны как болезни. В молодости и войны и болезни молодые. С прожитыми годами они тоже взрослеют и стареют. Становятся тяжкими и невыносимыми. С этого момента он стал уже не взрослеть, а мужать.
Глава 7. Смешенье чувств
1941 год. Апрель. Москва
– Вы знаете, у вас дар писателя, – сказал Судоплатов. – Прочел на одном дыхании. Очень интересно, но по сути заданных вопросов – это не все, что хотелось бы узнать. Итак, по-вашему, в случае войны на сторону немцев перейдет только бывший атаман Краснов, а также генералы и офицеры его круга? Из мелкотравчатых – Шкуро и иже с ним... Деникин, по-вашему, не пойдет на сговор с Гитлером?
– Безусловно – нет. А вот атаман Краснов обязательно пойдет. С немцами он связан накрепко еще с войны на Дону против Красной армии. Связи такого рода не имеют срока давности.
– Хорошо. Перейдем ко второму вопросу, – перекладывая листки бумаги, продолжил Судоплатов. – Должен заметить, почерк у вас красивый. Теперь так уже почти не пишут. Значит, вы считаете, что русское масонство реальной силы за рубежом не представляет?
– Я, честно говоря, поразился такому вопросу. Почему вы об этом спросили и именно у меня? – искренне удивился Суровцев.
– А вы еще более поразили нас своими ответами.
– Теперь мне нет никакого смысла это скрывать. Я был членом масонской ложи, в которую вступил по приказу Разведывательного отделения Генерального штаба. Вот вам ответ на вопрос, почему я не сбежал за кордон. Мне вынесен смертный приговор задолго до смертного приговора советской «тройки». Приговор ложи не имеет отсрочки исполнения. Будучи членом военной масонской ложи в одном из начальных градусов посвящения, я по мере сил открыл глаза на истинное положение вещей Разведывательному отделению Генерального штаба. Суть моих откровений была такова: все русские масонские ложи в подчинении у французской ложи «Великий Восток» и прочих зарубежных послушаний.
