Дальше моряк и вовсе поразил Асю. Он не стал в запальчивости продолжать спор, как это делают ораторы на нынешних митингах, а вдруг сказал, точно пристыдил профессора:
– Я, как и все присутствующие, пришел сюда не митинговать. Меня куда больше интересует соотношение исторических взглядов Карамзина и современных нам историков.
– Кого именно из современных историков вы имеете в виду? – примирительно улыбаясь, спросил профессор.
Как настоящий профессор, он с готовностью прощал студентам, а теперь и вольнослушателям, все, что угодно, при наличии у последних жажды знаний.
– В этом контексте меня интересуют Ключевский и Соловьев, – сказал моряк.
Ася рассеянно слушала оставшуюся часть лекции. Взгляд ее невольно возвращался к красивому моряку. Ей было ясно, что это очень непростой моряк. Внешне он был как все другие моряки – молодым человеком, подчеркнуто независимым, даже развязным и разухабистым. Но его речь говорила о начитанности и непростом пути самообразования, которым он, вероятно, шел. Кто такие эти современные историки Ключевский и Соловьев, сама Ася не знала. Новым для нее оказалось и слово «контекст».
Она в задумчивости вышла из главного университетского корпуса и вместе с другими пошла по дороге, с двух сторон окруженной деревьями, посаженными тридцать лет назад. Место это очень громко называли Университетской рощей. Называли скорей иронично. Трудно было представить, что этот искусственный молодой лес, состоящий из самых разнообразных деревьев, произрастающих на территории страны, когда-то станет настоящей рощей. Вдруг кто-то сзади взял ее за руку. Ася вздрогнула и обернулась. Перед нею стоял тот самый моряк. Но вел он себя иначе, чем на лекции. Нагловато улыбаясь, без тени смущения он разглядывал девушку. От него пахло табаком. Она невольно опять вспомнила о некурящем Суровцеве.
– Мадмуазель, позвольте представиться, вольный альбатрос революции Павел Железнов! – моряк протянул крепкую мужскую ладонь.
Асе нравилось, что за последний год люди стали общаться без лишних церемоний, но сама она весьма робко протягивала руку при знакомстве. Опять же Сергей при встрече всегда целовал ей руку. И только наедине они сразу же бросались в объятия и сливались в настоящем поцелуе. «И опять, и снова Сергей!» – с раздражением подумала она. И, точно назло своим мыслям о женихе, протянула моряку руку в ответ.
– Ася, – неожиданно громко для себя и для моряка представилась она.
– Что-то и вправду есть в тебе мелкопоместное и мелкодворянское. Тургеневское что-то. Действительно Ася.
Она в очередной раз поразилась начитанности этого моряка. Но прежде всего поразило это странное сочетание несовместимого. С одной стороны, он был явно не глупым человеком, но с другой стороны, манеры его были именно матросские – простоватые, грубоватые, широкие, как клеш матросских брюк.
Но он как-то очень естественно, за минуту разговора, приучил ее к обращению на ты, которое могло покоробить любую барышню того времени. Почему-то из его уст это не звучало грубо. Они весь вечер бродили по весеннему Томску. Ася еще и еще раз убеждалась, что моряк не только хорош собой, но и умен и начитан. Как выяснилось, он окончил только пять классов гимназии, а остальное, как он выразился, «добирал сам». И это Ася тоже поняла. Ей нравилось, что он внимательно слушает ее. Если на работе она обучала детей и подростков, то сегодня неожиданно для себя получила взрослого благодарного ученика. Знания Железнова носили бессистемный характер, и если сравнивать с Сергеем... «Опять Сергей!» Ася, не понимая почему, снова разозлилась на Суровцева. И тут же устыдилась сама себя. Она гуляет по Томску с абсолютно незнакомым молодым человеком, да еще и с матросом, правда, не под руку, как с кавалером, но все равно гуляет. А Сергей, может быть, сейчас в опасности. А вдруг он ранен? А вдруг он... Она заспешила домой:
– Мне пора.
– Проводить тебя ты мне, конечно, не разрешаешь?
– Знаете, Павел, – опять перешла на вы Ася, – я думаю, мы и так позволили себе достаточно много революционного за сегодняшний вечер.
– А что может быть прекраснее любви и революции?
– Не провожай меня, – неожиданно для себя сказала Ася и, резко повернувшись, быстро пошла прочь.
Железнов стоял и любовался стройной фигурой девушки, которая уходила от него, но которая обязательно вернется, он был уверен. А потом вдруг пронзительно, по-матросски засвистел и громко, на всю улицу, так что шарахнулись в сторону и без того испуганные его свистом извозчики и лошади, закричал:
– Ре-во-лю-ция! Любовь!
Ася оглянулась. Железнов сорвал с головы бескозырку и помахал ею в разные стороны, так, как машут матросы, прощаясь с родным берегом. Это в его понимании значило, что они обязательно скоро встретятся.
Они и встречались. После лекций в университете Железнов провожал Асю домой. Что-то невообразимое творилось в душе молодой женщины. Как это бывает в юности, она не могла отделить любовь от влюбленности. Отсутствие житейского опыта добавляло смятения в душе. Она, казалось, любила Сергея, но она знала его, он был ей понятен. Железнов же увлекал ее именно своей непонятностью. Он был совсем из другого, незнакомого ей мира. Но главным было то, что она впервые в жизни ощутила свою власть над мужчиной. Ощутила ту пресловутую женскую силу, секрет которой в слабости и незащищенности женщины и которая единственная способна сломить даже самого сильного. Она ощутила свою власть над Железновым. Это было неожиданно, и это ей нравилось. Такой власти над Суровцевым она не имела. Подсознательно она уже делала выбор в пользу более послушного ей Железнова. Ей становилось не важным то, что она его мало знает. Важным было то, что она может влиять на его поступки и действия, тогда как Суровцев был ей неподвластен. А значит, девушке пришлось бы или целиком довериться Сергею, что противоречило ее характеру, или же конфликтовать с ним, что тоже было не в характере Аси. Но решать все вдвоем, как было до сих пор, становилось невозможным. Да и как довериться человеку, у которого на первом месте непонятный ее уму и сердцу долг Отечеству и честь офицера. Она все же была купеческой дочкой с достаточно практичным умом. Ей даже стало казаться, что Суровцев ее не любит. И разве он стал бы прислушиваться к ее мнению, если б разговор коснулся, например, его службы?
У Железнова закончился отпуск по ранению. Стоило Асе просто высказать свое мнение о том, что ему, при нынешнем развале армии и флота, нет смысла возвращаться по месту службы, и он остался в Томске. Остался. И в этом была своя правда. Сплошным, непрерываемым потоком из развалившейся русской армии возвращались солдаты. Их и дезертирами-то язык не поворачивался назвать. Отречение царя освободило их от присяги – это во-первых. Во-вторых, слишком много стало желающих подвести их под присягу новую.
Без жарких объятий, без единого поцелуя между Асей и Павлом Железновым установилась близость влюбленных. Чувство вины перед Сергеем не давало ей покоя. Она безмерно была благодарна ему. Не будь Сережи, она, наверное, так и осталась бы на всю жизнь если не немой, то заикой. Страшно было даже вспоминать, как это было жутко и непреодолимо.
