Встреча с Зведерисом была насколько мимолётной и немногословной, настолько многозначительной. Лицом к лицу столкнулись на выходе с плаца, уставленного машинами вновь формируемого броневого отряда Конармии. Здесь кипела работа по ремонту и по постановке в строй трофейной техники. У броневика с надписью на борту «Зоркiй» несколько человек офицерского обличья обсуждали детали ремонта. Одного взгляда на стоявшие с краю броневики с характерными надписями «СмAлый», «Могучiй» и единственного взгляда на этих людей хватило бы, чтоб понять: и машины, и их экипажи, почти в полном составе, ещё недавно служили в русской армии генерала Врангеля. И Суровцев и Зведерис это, конечно, поняли. Теперь, стоя напротив друг друга, молчали. Первым заговорил чекист. Более сильный, чем обычно, акцент выдавал внутреннее волнение:
– Вы должны были явиться в особый отдел…
– Единственный человек в нашей армии, которому я был должен, – убит вами, – спокойно ответил Суровцев, готовый даже к тому, чтобы пустить в ход оружие.
Но вдруг, глядя в усталые, провалившиеся в череп бесцветные глаза чекиста, он вздрогнул. Уловил знакомое ощущение смерти, исходящее от этого человека. «Нежилец», – скорее ощутил, чем осознал он. И дело даже не в резко проступающих скулах и в заострившихся чертах лица. Даже не в землистом цвете кожи. От Зведериса точно исходила какая-то невидимая и неприятная волна. Из тех, которые почему-то ощущаются вблизи, но не фиксируются человеческими органами чувств. Точно неприятный запах уже начал формироваться в обречённом теле, но ещё не обрёл законченного внешнего проявления. И если раньше при подобных открытиях Суровцев всегда старался скрыть эту свою способность заранее чувствовать чужую смерть, то сейчас он, впервые в жизни, мстительно, не отказал себе в удовольствии сказать вслух:
– Знаете, мне кажется, вы скоро умрёте.
– Вы мне угрожаете? – почему-то не особенно удивившись, даже как-то обречённо, спросил особист.
– Поверьте, нет. Честь имею, – козырнул он Зведерису и прошёл мимо.
Первая конная армия выходила из Крыма и вывозила в своих рядах не только бесчисленные трофеи, но и бесценный циничный опыт военных и политических противостояний Гражданской войны. Каким-то чутьём здесь теперь безошибочно угадывали и своих союзников, и своих недругов. После разгрома основных белогвардейских сил армия была сплочённой и боеспособной, как никогда до этого. Будённовцы не испытывали симпатий к повсеместно расстреливаемым пленным белогвардейцам, махновцам и буржуазным элементам. Но они чувствовали родство крымских палачей со своими особистами. С теми, кто недавно расстрелял более двухсот бойцов из шестой, «замаранной», дивизии. А зло здесь помнили.
– В меня опять стреляли, – заметно волнуясь, делая главным каждое слово во фразе, с порога штаба объявил Зведерис.
– А ты ждал, что тебя по головке гладить начнут? – также не здороваясь, спросил Ворошилов.
– В меня стреляли, – повторил особист.
– Так не попали же, – добродушно заметил Будённый.
Про себя между тем додумал: «Плохо целились».
– Подозреваешь кого-то? – в свой черёд вкрадчиво спросил Ворошилов.
Хлопнув дверью, чекист вышел. Ему теперь можно было подозревать всех. Не таясь и не стесняясь, отцы-командиры дружно рассмеялись вслед ушедшему чекисту. Но краткое веселье быстро вытеснила озабоченность насущными проблемами и делами армии.
– Клим, а в трудовых армиях особые отделы тоже есть?
– Чёрт его знает, – ответил Ворошилов, – должны быть. Как без них? А ты чего спросил?
– Не идут у меня из башки эти трудовые армии. А что как Троцкий и нас в трудовую армию захочет переделать?
– Побоится. Да и Махно кому-то надо кончать.
– А как укорот Махно устроим, тогда как?..
– Там видно будет. Что мне у нас нравится, так это то, что народ у нас подобрался всё больше не хлебопашный. Большинство, смотрю, не шибко по домам рвётся. Да и чего там делать? Сопли в станицах да в деревнях на кулак мотать? Служить оно как-то веселее. Вот и пусть служат. А кто учиться желает – пусть учатся. Надо опять подготовительные курсы открывать – вот что я думаю. Надо учебные армии делать, а не трудовые.
– Значит, говоришь, там видно будет, – во всём доверявший Ворошилову, произнёс Будённый.
Там и стало видно. Вдобавок к существующим на тот период времени Первой Уральской, Украинской, Кавказской, Трудовой железнодорожной армии Кавказского фронта, Петроградской, Второй революционной трудовой армии в Туркестане в декабре двадцатого года была создана Донецкая трудовая армия, а через месяц ещё и Сибирская. Личный состав этих армий первоначально не особенно возражал их переводу в разряд трудовых. Оно и понятно. Во время войны работать было куда лучше, чем воевать. Но война заканчивалась. В мирное время работать за паёк и скудное жалованье, в отрыве от дома и семьи, неизвестно какое время? Желающих находиться в трудовых армиях становилось всё меньше и меньше. Мало ли что там придумали себе товарищи Ленин и Троцкий, по-настоящему не работавшие и не служившие в своей жизни ни единого дня! «С какой стати они вообще оказались в числе первых руководителей и страны, и армии?» Такие вопросы уже не витали в воздухе. Они прямо задавались на политзанятиях.
Забегая вперёд можно сказать, что после кронштадского и тамбовского восстаний в грядущем двадцать первом году власть взяла курс на ликвидацию трудовых армий. Роты, батальоны и полки даже с лопатами в руках – это не цеха, не артели и не трудовые товарищества. Того и гляди, не в ту сторону замаршируют да ещё и в боевые цепи развернутся…
А в адрес Всероссийской чрезвычайной комиссии шли и шли рапорты начальника особого отдела Первой конной армии товарища Зведериса… «В Армии бандитизм не изживётся до тех пор, пока существует такая личность, как Ворошилов». «Ворошилов, самодур по натуре, решил, что дальнейшее усиление Особотдела может иметь скверные последствия персонально для многих высоких “барахольщиков”».
Были и более конкретные обвинения… В «повальном пьянстве и полном развале работы штаба и учреждений, дошедшего до того, что когда Махно был в двадцати верстах от Екатеринослава и только случайно не завернул пограбить, в городе не только не было никакой фактической силы, но не было принято положительно никаких мер предохранения».
«В то же время в Реввоенсовете и членами (Минин держался осторожнее и не был замечен), и секретарями распивалось вино, привезённое из Крыма и с Кавказа Дижбитом. Дела доходили до такой циничности, что публика, напившись, отправлялась по разным благотворительным вечерам, прокучивая там сотни тысяч, и требовала обязательства присутствия для подачи на столик молоденькой коммунистки… Установлено, что среди пьянствующей братии, из приближённых рыцарей, есть и довольно тёмные в политическом отношении лица, как секретарь Ворошилова – Хмельницкий, бывший офицер, бывший коммунист, из Красной Армии перешедший к Деникину, бывшему там на командной должности… В Красной Армии сделался любимым фаворитом Ворошилова. Довольно подозрительными оказались и некоторые шоферы Ворошилова и Будённого, привезённые из Крыма, с офицерскими физиономиями».
