– И вы мне предлагаете верить, что при здравом уме вы искренне служите абсолютно провальной идее всеобщего счастья и благоденствия? С вашей-то биографией… Не смешите мой баритон.
«Действительно, смешного мало», – подумал про себя Сергей Георгиевич.
– Видите ли, Нафталий Аронович. Я до революции был не миллионером, а офицером. Контрразведки, – неторопливо добавил он. – Можете тоже спросить… Зачем беспокоить товарища Сталина? Спросите у товарища Берии… Контрразведчиком я и остался. Поэтому я богаче многих в понимании логики событий прошлого. А уж логика контрабандиста-миллионера не бог весть какая тайна… Я имею объяснение многих, необъяснимых другим, и фактов, и ваших поступков, с ними связанных.
– Говорите прямо, что вы имеете в виду.
– Например, караваны кораблей с оружием, отправленные в Россию накануне первой русской революции. Я разумею, то оружие, которым в девятьсот пятом году вооружились сначала одесские налётчики, а потом и другие движущие силы революции по городам и весям империи. Мы-то с вами знаем, что некоторые пароходы с оружием садились на мель не только в финских шхерах, но и в одесских лиманах. Или взять хотя бы мотивы вашего возвращения из буржуазной Турции в страну победившего социализма… Оставить миллионы и поехать в край государственных пайков и туманного будущего… Ну что это такое?
– Согласен. Вернуться в Россию – глупость чистейшей пробы. Чрезвычайная глупость. Но потянуло в места детства и милой юности…
– Человек, который без труда переумножает в уме семизначные цифры, не подвержен ни приступам глупости, ни тем более поэтическим порывам. Сдаётся мне, что на вашем возвращении настояли те силы, которые в своё время помогли вам разбогатеть на поставках в страну оружия и кокаина. Ещё и пригрозили, наверное, что отнимут всё нажитое, если ослушаетесь. Но, как бывший белогвардеец, я не собираюсь ни с кем делиться своими прозрениями.
– Да и правда, никто не оценит…
– Это вы правильно изволили заметить. Но, согласитесь, что-то есть в этой большевистской идее!.. Жить честно и без денег.
«Он ещё и издевается», – разозлился Френкель.
– Честно и без денег можно жить только в тюрьме, – тоном, не терпящим возражения, заявил начальник Главного управления лагерей железнодорожного строительства НКВД СССР.
Едва Суровцев вышел, как на пороге кабинета возник заместитель Френкеля со своим секретарём.
– Слышали, – скорее утверждал, чем предположил Нафталий Аронович.
Если настоящий хозяин кабинета, заместитель начальника управления, предпочёл промолчать, то второй вошедший оказался не столь сдержанным:
– Товарищ бригадный инженер, Нафталий Аронович, скажите только слово…
– И что? – со сталью в голосе перебил его Френкель.
– И этот человек не станет вас донимать своими визитами, – ответил молодой человек.
– Пошёл вон! – заорал на него во всё горло Френкель.
Сломя голову молодой человек бросился прочь из помещения. А вслед ему уже летела тяжёлая трость начальника управления, которая с немалым грохотом ударилась о спешно закрытые двери.
– Подними, – уже спокойным голосом приказал Нафталий Аронович заместителю и указал на валявшуюся на полу трость.
– Нафталий Аронович, мальчик искренне вас обожает.
– Кем он тебе приходится?
– Яша мне племянник. По-своему, он гениален…
– Ты кому другому рассказывай о гениальности еврейских племянников. А когда будешь в очередной раз рассуждать о врождённой мудрости нашего бедного народа, держи в памяти светлый образ этого идиота. Убери его куда подальше! Если хочешь взять поближе. Пусть займётся чем-нибудь отвлечённым. Пусть пишет статьи о русской литературе или просто бездельничает, а здесь чтоб я больше его не видел.
– Я подумаю…
– В этой стране вот уже лет десять, как за нас всех думают другие. Здесь давно есть кому и решать, и думать. А если здесь живыми и здоровыми объявились дореволюционные контрразведчики, со своими зубами и при старорежимных погонах, то для подпольных миллионеров, со вставными челюстями и с ромбами в петлицах, опять наступают тяжёлые времена. Этот визит – очень дурной знак… Очень неприятный человек. И человек опасный.
– Да что в нём такое опасное, что оно портит настроение порядочным людям? – искренне удивился зам.
– Ты когда-нибудь держал в руках хотя бы килограмм золота? – думая о своём, спросил Нафталий Аронович.
– Килограмм не килограмм, но держал. Тяжёлое…
– Не держал, – поставил диагноз самонадеянности и лжи своему заместителю начальник управления.
– Почему?
– Если бы держал, то знал бы, что в тот момент, когда ты взял в руки хороший кусок золота, – ты другой человек. Я знал сильных и очень умных людей, но стоило им просто подержать в руках банковский слиток – у них пропадала и сила, и ум, и воля. Кажется, что сама душа, как моча у висельника, вот-вот вытечет через штаны. Были такие, кто потел как свинья перед закланьем, кто сознание терял… Почти у всех ноги становились ватными. Руки тряслись. Глаза закатывались. У этого генерала, – ткнул он пальцем в дверь, – с золотом в руках волнения всегда будет меньше, чем у тебя с полными горстями своего говна. Я на вокзал, – добавил он и, опираясь на трость, отправился к выходу.
– А мне что делать? – спросил заместитель.
– Джека Лондона читать…
Нафталий Аронович действительно отправился на вокзал к своему вагону, в котором он чувствовал себя куда спокойнее и безопаснее, чем в любом другом месте. Его рабочие кабинеты были разбросаны по всей огромной стране от Москвы до Владивостока. Но работать в них он не любил. И в этом вопросе был прилежным продолжателем традиций Троцкого с его бронированным штабом на колёсах.
Куда и зачем выехал Френкель, где он в данный момент находится, не всегда мог быстро узнать даже Сталин. Что неизменно выводило вождя из себя. И за что постоянно получали нагоняй и нарком Берия, и секретарь вождя Поскрёбышев. Точно так, как зэк из тесной камеры рвётся на этап, Френкель рвался за пределы городов на необъятные просторы страны. А постоянная боязнь нового ареста подобно катализатору усиливала его тягу к быстрому, не подконтрольному никому передвижению. Во время войны в быт военных и чекистов прочно вошло понятие «тревожный чемодан». В нём, как правило, хранилась полевая форма, предметы личной гигиены и небольшой набор продуктов сухого пайка.
Всё, что позволяло быстро собраться и выехать на фронт по тревоге. Отсюда и название чемодана. Был такой и у Нафталия Ароновича. Но его отличали некоторые специфические особенности. Во-первых, он был большего размера, чем обычный средний чемодан. Во-вторых, набор вещей, от зимней генеральской папахи до шерстяных носков, был исключительно утеплённый даже для холодного времени года. Запас продуктов был рассчитан больше, чем на три дня. И самое главное, на дне этого чемодана всегда лежал Уголовный кодекс последней редакции. Даже после войны и после выхода в 1947 году на пенсию по состоянию здоровья персональный пенсионер и орденоносец хранил под кроватью заветный чемодан. До самой смерти в тысяча девятьсот шестидесятом году.
