– Открывай, – приказал ему начальник.
– Есть, – коротко ответил охранник и, гремя ключами, принялся открывать дверь камеры.
Сергей Георгиевич отстранил его и сам резко распахнул дверь с окошечком для передачи пищи и глазком для наблюдения, которые зэки именуют «кормушкой» и «волчком».
На топчане с тонким матрасом, закутавшись с ногами в серое одеяло, неотрывно глядя на вход, сидела Ангелина. При его появлении она высвободила руки, молча протянула их к нему. Как завороженный, Суровцев смотрел и не мог оторвать глаз от тонкой седой пряди в её чёрных как смоль волосах. Бросился к жене. Распахнул одеяло. Будто не давая рассмотреть себя, она обняла его. Прижалась. Он подхватил её на руки. Встал. И без того миниатюрная и хрупкая, она показалась ему почти невесомой.
Сел на топчан. Чуть отстранил Ангелину от себя и с ужасом посмотрел на её ноги. Ступни были настолько распухшими, что, казалось, шерстяные серые носки на них сейчас лопнут от напряжения. Он оказался прав – её подвергли «стойке». Бросил взгляд на стол с нетронутой тюремной баландой. С женой на руках встал. Одной рукой сдвинул в сторону алюминиевую тарелку и кусок чёрного хлеба. Посадил её на стол. Снял с себя шинель. Расстелил на топчане. Положил Ангелину обратно на топчан. Запахнул полы шинели. Снова взял её на руки, как ребёнка, и быстро вышел из камеры.
Шёл по тюремному коридору, ничего не видя перед собой. Сзади с сапожками Ангелины в руке шлёпал начальник тюрьмы. Их бегом обогнал охранник, отправленный за личными вещами и шинелью женщины.
Точно налившись недоброй гигантской силой, Суровцев совсем не чувствовал веса тела жены. Возникло ощущение, что взрослая женщина превратилась в маленького ребёнка. А может быть, он сам за какие-то минуты стал другим. Нечто похожее он впервые испытал когда-то во время сабельной рубки под Самгородком. Тогда ему показалось, что только сама смерть и может его остановить. А от его сокрушительных сабельных ударов не было никакого спасения. Сейчас он постарался успокоиться. И это ему, кажется, удалось.
Под крупными, сырыми хлопьями снегопада влезали в салон автомобиля. Черепанов помог им разместиться на заднем сиденье. Принял из рук охранника шинель, шапку, ремень с портупеей и кобурой. Сложил впереди рядом с водительским местом. Забрал личное оружие Ангелины – маленький браунинг. Сунул пистолет в карман брюк.
Находясь на заднем сиденье, Сергей Георгиевич снова взял жену на руки. Она уже не плакала. Уткнувшись ему в шею, молчала. Молчал и он. И не было сейчас в мире столь необходимых при общении слов, которые могли им понадобиться. Ужас, боль и отчаяние, весь кошмарный сумбур последних дней в одночасье закончились. Само осознание только что пережитых ими событий заставляло молчать. И какая-то новая, невиданная прежде степень взаимопонимания уже вступила в свои права. Слова оказались не нужными ни для общения, ни для объяснения чего бы то ни было. Почти мгновенно между ними установилась та драгоценная взаимосвязь, которая в обычной жизни возникает между мужем и женой только через десятки лет совместной жизни. Да и то не всегда и не между всеми супругами.
Молчаливое понимание, установившееся между ним и женой, всё более и более вступало в свои права. Супруги вели непрекращающийся диалог, не произнеся вслух ни единого слова. Не давая сделать ей и шага, он отнёс её в ванную комнату. Понимая, какую непредсказуемую реакцию может вызвать появление у неё в волосах пронзительно-белой седой пряди, поставил жену перед зеркалом, но продолжал придерживать её обеими руками.
Ангелина посмотрела на своё отражение и в секунду поняла то, о чем он сейчас подумал. Спокойно, внешне почти равнодушно рассмотрела седые волосы у себя на голове. Грустно улыбнулась сначала его отражению в зеркале, затем, повернув голову, повторила невесёлую улыбку, глядя ему в глаза. Два взгляда и лёгкое объятие оказались равны длинному диалогу с многочисленными объяснениями и уточнениями с ненужными деталями.
Он помог ей раздеться. Взял на руки. Осторожно посадил в ванну. Сняв с себя китель, обнажившись по пояс, впервые в жизни принялся мыть другого человека. Само отношение к этому, казалось бы простому, житейскому акту, приобретало какой-то почти мистический смысл.
Не изведав в своей жизни отцовства, не имея даже малейшего представления о том, как купают детей, тем более девочек, он осторожно стал мылить ей голову. Аккуратно смывал душем с головы жены мыло, боясь его попадания в глаза. Провожая пенные струи до красивой груди и дальше вниз к животу ладонью, любовался её телом.
Чувство восхищения, перемешиваясь с чувством жалости, приобретало неожиданную остроту и яркость. Аккуратно, очень бережно, вымыл шею, плечи и руки любимой. Боясь оцарапать нежную кожу, с легким нажимом мылил ей спину. На линии талии остановился, как в замешательстве… Чарующая соразмерность и одновременно разница объёмов красивой женской фигуры вызвала у него приступ волнения. Волнения, которое он в себе безжалостно и беспощадно тут же подавил. «Сейчас не время и не место для любовных порывов», – твёрдо знал он. И, что самое удивительное, она опять без слов благодарно понимала его.
Растерянно замер, глядя на мыло в одной руке и на мочалку в другой, не зная, как поступить с грудью. Мыл одной рукой, нежно касаясь сосков, которые своими твёрдыми вершинками щекотали ладони. Осторожно поставил жену на израненные ноги. Заново намылил мочалку и теперь сзади и спереди мыл бёдра и голени стройных ног. Бережно вымыл опухшие до синевы ступни. Сначала одну, затем другую. Смыл и снова наполнил пеной свои руки. Одной рукой круговыми движениями мылил щетинки аккуратного, почти правильного чёрного треугольника на её теле. Пальцы его рук встретились на сокровенных лепестках между ног, вызвав у женщины безотчётное круговое движение бёдер. Ангелина вздрогнула, резко и глубоко вздохнула. И без того плоский живот втянулся. Плечи приподнялись вверх, и, казалось, красивая грудь сейчас взлетит.
Завернул её в свой халат, который казался на ней гигантским. Отнёс в постель. Отправился на кухню. Разогрел на электрической плитке банку перловой каши с мясом из продуктового пайка. Выложил горячие консервы в тарелку. С куском чёрного хлеба в одной руке и с тарелкой в другой вернулся в спальню.
Ему понравилось ухаживать за ней. Глупо улыбаясь и не стесняясь этого, он принялся её кормить. «Так, наверное, кормят любимых детей», – подумал он. Закончив это приятное занятие, поставил пустую тарелку на прикроватную тумбу.
– Спасибо, – полушёпотом поблагодарила его Ангелина.
– Пожалуйста, – едва слышно ответил ей Суровцев.
Ещё раз осмотрел ступни её ног. Нашёл в шкафу чистые шерстяные носки, надел их жене на ноги. Закутал Ангелину в одеяло, точно перепеленал, подогнув под тело толстые края покрова. Принёс из кабинета венчальные свечи и подсвечник. Установил свечи. Зажёг. Сел рядом.
Ангелина вытянула из-под одеяла руку. Нежно коснулась ладонью руки мужа. Они продолжали молчать. И продолжали без слов своё неизъяснимое, радостное и желанное общение. Пока она не уснула. Большие венчальные свечи медленно и ровно горели без малейшего треска и копоти.
