– Я думаю, что Нафталий Аронович Френкель – человек проницательный.
– Да уж, – резко перестал смеяться Голованов, отметив, что генерал до сих пор не задал ни одного вопроса, тогда как любой другой уже засыпал бы его ими.
– Вы ни о чём не хотите меня спросить? – поинтересовался Голованов.
Суровцев, может быть, и хотел бы спросить, но тюремный опыт вспомнился им почти сразу при встрече с этим самым таинственным советским маршалом. Он на всю жизнь усвоил железное правило советской тюрьмы: вопросы на допросах задаёт только следователь и никак не арестованный, и тем более не заключённый. А ещё он думал, когда и кому Френкель мог сказать подобные вещи про него и про золото, которое он действительно держал когда-то в руках?
– Справки обо мне не наводили? – заговорщически спросил маршал.
– Вы знаете, даже не пришлось. Довольно было того, что я поставил в известность о предстоящей с вами встрече своих непосредственных начальников и кураторов.
– Так-так. И что? – опять разулыбался маршал.
– Подозреваю, что меня в одночасье стали воспринимать как безнадёжно и смертельно больного человека, которому жить осталось день-два, не больше…
Голованов опять смеялся:
– Жить будете. Вы же не Френкель и не считаете, что только в тюрьме можно жить честно?
Суровцеву стало совершенно очевидно, что их прошлогодний разговор с бригадным инженером Френкелем и прослушивался, и записывался.
– Ладно, шутки в сторону. Поговорим о деле, – тяжело вздохнув, продолжил маршал, – если вам известны некоторые факты моей биографии, они не должны вас смущать. Да, я долгое время был чекистом в достаточно высоком звании. Занимался оперативной работой и даже целым оперативным отделом руководил. Потом оставил службу в органах и стал простым лётчиком. Что с того? Я и спортсменом-чемпионом был. И личным пилотом товарища Сталина приходилось быть. И войну начал в звании полковника. Вы же вот были белым генералом, а потом и рядовым будённовцем приходилось побыть, и простым геологом на хлеб, знаю, зарабатывали. И парашютистом побывать довелось, знаю… Это лётчики моего полка вас в Финляндию забрасывали. И меня, представьте, это не смущает. А Френкель! Кем в своей жизни Френкель только не был…
Суровцев не смог сдержать улыбку и в этот раз рассмеялся вместе с Головановым.
– Я должен выполнить поручение товарища Сталина, – сделал паузу маршал, – и поблагодарить вас за успешную операцию по вербовке фельдмаршала Паулюса. Здесь не плац и «Служу Советскому Союзу!» орать не обязательно. Спасибо.
– Это вряд ли можно назвать вербовкой, – не согласился Суровцев.
– Товарищ Сталин учит нас называть вещи своими именами. Главное, что Паулюс может быть свидетелем на послевоенном суде над нацистскими преступниками.
– И вы думаете, что члены международного трибунала позволят ему хотя бы рот открыть?
– Посмотрим, – прервал Суровцева Голованов, – у нас с вами речь пойдёт совсем не об этом. Я знаком с вашими отчётами по работе с фельдмаршалом. И больше всего меня, и не только меня, поразили ваши выводы даже не о готовящемся покушении на Гитлера, а о разновекторном составе этой «чёрной капеллы». Я разумею фон Панвица и фон Нидермайера, которые оказались настроены скорее прорусски, чем проанглийски. И сразу вопрос: доводили ли вы свои выкладки ещё до кого-нибудь в НКВД, кроме товарища Меркулова?
«Чёрной капеллой» после неудачного покушения на Гитлера стали называть заговор немецких генералов, вылившийся 20 июля 1944 года в покушение на Гитлера. Называли её «чёрной» в противовес разгромленной гестапо «Красной капелле», состоявшей из немцев, сочувствующих СССР.
– С момента моего посещения Финляндии вся информация даже с лёгким политическим оттенком идёт только по одному адресу: Кремль, Сталину. Исключение составила только директива Гитлера от 17 апреля 1943 года перед Курской битвой. И то только потому, что она, скорее, больше военная, чем политическая. И опять же я согласовывал этот вопрос с Меркуловым.
– Ну что ж, вы меня утешили. А как, по-вашему, кто-нибудь ещё может догадаться, что белоказачьи, власовские и прочие части, сформированные немцами из наших пленных, с недавнего времени направлены против англичан и американцев? И в Италии, и в Нормандии, и на Балканах…
– Конечно, союзники со временем догадаются. Не один же я такой наблюдательный. Хотя, скорее, англосаксы уже это почувствовали по своим потерям. Как говорится, на своей шкуре почувствовали. А до этого были убеждены, что их в Нормандии с поднятыми руками будут встречать раскаявшиеся, одумавшиеся и уставшие от войны немцы. Но мыто с вами понимаем, что и в Арденнах их встретят восточные батальоны наших с вами соотечественников.
– Вы отдаёте себе отчёт в том, что вы по сути дела знаете то, что не знают даже руководители нашей разведки?
– Конечно. И незачем никому об этом знать. Да и англичане будут очень скромны в этом вопросе. Они же не будут трубить на весь мир, что имели намерение встретить русских где-нибудь в районе Вислы. Совместно с солдатами новой демократической Германии.
– Тогда вопрос главный: как, по-вашему, удачное покушение на Гитлера могло переломить ход войны?
– Да кто же это знает? Очевидно только то, что англосаксонская политика направлена теперь на то, чтобы не пустить нас в Европу.
– А вас, как бывшего белогвардейца, не смущает перспектива, что Европа станет наполовину красной?
– Меня это очень смущало в двадцатом году. Сейчас не смущает. Скорее, радует.
– Почему?
– Старые счеты, – неопределённо ответил Сергей Георгиевич.
В одно мгновение Суровцев взглянул на Голованова другими глазами. Он отметил в облике главного маршала авиации следы чрезмерных психологических и физических нагрузок. Маршал явно не высыпался. И даже желание посмеяться, которое Александр Евгеньевич охотно демонстрировал во время беседы, говорило о том, что нервы у него были на пределе.
– У вас есть какие-нибудь планы касательно вашей дальнейшей судьбы? – действительно голосом очень усталого человека совершенно серьёзно спросил хозяин кабинета.
– Какие у меня могут быть планы? Как говорит народ, не до жиру – быть бы живу, – голосом не менее измученного усталостью человека ответил Суровцев.
– Ещё говорят: хочешь рассмешить Бога – настрой планы, – точно согласился с выводами собеседника маршал, совсем недавно вернувшийся из госпиталя, куда он, действительно, угодил вследствие истощения нервной системы.
Суровцев почувствовал, что в ближайшие мгновения он получит объяснение всех странных событий, происходивших с ним за последние сутки. И он не ошибся.
– Вам предстоит нечто такое, что не имеет даже определённого названия, – выдержав достаточно длинную паузу, произнёс Голованов, – вам предстоит возглавить то, о чём знают только три человека в стране. Один из этих людей вы. Второй я. И ещё сам товарищ Сталин. Я говорю о Русском клубе… Хотя его, скорее, можно назвать генеральским клубом. Входит же в него Маннергейм и немецкий генерал, известный нашим разведчикам и контрразведчикам как Вальтер.
