Хотя то, что этот агент относится к конкурирующей структуре, он, конечно, понял. И сделал то, что годы спустя назвали бы «зачисткой»… Едва получив из Москвы ответ на своё донесение с приказом срочно вылететь для доклада, он отправился в сарай, в котором содержали Николая Павловича.
– Попрощаться пришёл, – вынимая из кобуры пистолет, проговорил Литвинчук.
По-прежнему связанный, Новотроицын с трудом встал на ноги. Скорее для того, чтобы не услышать в свой адрес уничижительных замечаний, чем из соображений целесообразности, особист поспешно выстрелил в грудь задержанному. А когда тот упал, с необъяснимым остервенением чекист расстрелял в него всю обойму своего «ТТ».
– Зароете где-нибудь эту падаль, – сказал Литвинчук часовым и отправился к поджидавшему его «виллису», чтобы ехать на аэродром.
Особист ни секунды не сомневался, что поступил правильно. Зря он так думал и зря он совершил то, что совершил. Когда план англо-американской операции «Немыслимое» перестанет быть тайной для советских органов безопасности, когда сведения о переформировании немецких частей, доставленные Новотроицыным, едва ли не одним из первых наших разведчиков, станут подтверждаться, этот поступок Литвинчука вспомнят. Вспомнят и спросят: как так получилось, что важнейший агент разведки НКВД «был убит при попытке к бегству»?
– Я ни в чём не виноват, – будет с выбитыми зубами мямлить Литвинчук сначала следователю, затем назначенному для его расстрела чекисту.
– Наказания без вины не бывает, – улыбаясь, напомнит ему чекистскую прибаутку коллега, назначенный палачом.
Эту аксиому оперативно-следственной и судебной практики того времени Литвинчуку пришлось подтвердить уже не чужой, а своей собственной смертью. Всё логично: если в первые годы советской власти всегда и во всём были виноваты представители «враждебных классов», затем остатки недобитых буржуев, купцов, офицеров и кулаков, то теперь винить, кроме самих себя, было уже и некого.
Голованов был краток. Протянул объёмистую кожаную папку. Чётко и быстро заговорил:
– Это только первоначальные данные об англо-американском плане нападения на Советский Союз. Маршал Василевский, Ставка и Генеральный штаб приступили к работе над мероприятиями по его срыву. Сейчас же отправляйтесь на аэродром – и в Германию… Встретитесь с Вальтером. Сразу по получении более конкретной информации отправляйтесь к Жукову. Товарищ Сталин разговаривал с ним по телефону. Самолёт вас уже ждёт. Времени на совещания и доклады нет. Его совсем нет.
– Что здесь конкретно? – спросил Суровцев, указав на папку, точно не желая брать её в руки.
– Может так статься, что новая война. В дороге почитаете. На словах передадите Жукову, что вся авиация дальнего действия уже приведена в боевую готовность. Сейчас работаем с аэродромами подскока на территории Финляндии и в Норвегии. Если потребуется, то можем ударить в самое ближайшее время прямо по Лондону. Вы поняли, о чём идёт речь?
– Немецкие дивизии, о которых мы с вами не один раз говорили, занимают своё место в боевых порядках англоамериканских войск, – спокойно предположил Суровцев.
– Всё правильно. Вы не ошиблись и в Маннергейме… Информация из Англии была подтверждена из финских источников. Ну да ладно. Некогда, – протянув для рукопожатия руку, закончил разговор главный маршал авиации.
– Раз всё так складывается, – пожимая руку Голованова, проговорил Суровцев, – то я также приступаю к операции, о которой мы с вами говорили при первой нашей встрече.
– Наши разведчики и контрразведчики говорят, что вы хорошо умеете импровизировать и быстро совмещать несовместимые вещи. Приступайте. Вам и карты в руки. Товарищ Сталин очень в вас верит.
При широкополой шляпе, в шикарном костюме, с документами на представителя швейцарского Красного Креста и гражданина Швейцарии Густава Неймара, Суровцев смотрелся органично и здесь – в основательно разрушенном союзнической авиацией городке на границе. Разве только белая повязка с красным крестом на левом рукаве несколько портила его элегантный вид. Но эта же белая повязка и защищала от излишнего внимания советских армейских патрулей и не вызывала раздражающего любопытства со стороны местных жителей.
Сопровождавшая его Ангелина своим обликом соответствовала спутнику. Молодая элегантная европейская женщина. Они стояли одни на смотровой площадке с замечательным видом на горы с белоснежными шапками ледников.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Суровцев Ангелину на немецком языке.
– Уверенно, – ответила женщина по-немецки.
– Прекрасно. А вот и тот, кого мы ждём, – переведя взгляд на лестницу, ведущую к площадке, сообщил генерал.
Протестантский пастор в сопровождении юноши, видимо секретаря, не торопясь поднимался вверх по лестнице со стороны дороги, ведущей в город. В каком костюме ни предстал бы перед ним этот человек, Сергей Георгиевич узнал бы Вальтера из многих и многих немцев. Хотя видел его только однажды – весной далёкого девятьсот шестнадцатого года. Тогда капитан немецкого Генерального штаба, известный ему как Вальтер, передал русской контрразведке секретные документы. Они сдержанно обменялись рукопожатиями.
– В нашем полку прибыло, как любят говорить русские, – с ярко выраженным акцентом сказал Вальтер на русском языке.
– Рад вас видеть, господин генерал! – приветствовал в ответ Суровцев.
– Дорога каждая минута, голубчик, – сказал переодетый генерал и кивнул своему спутнику.
Юноша протянул Суровцеву небольшой портфель, который тот сразу взял у него из рук.
– У вас в руках данные о диспозиции и составе англоамериканских войск на состояние трёхдневной давности.
– У вас будут какие-нибудь пожелания? Может быть, просьбы? – поинтересовался Суровцев.
– Я хотел бы одного: чтобы Россия и Германия никогда больше не воевали. Если сейчас англичане опять столкнут нас лбами, Германия может просто исчезнуть с лица Европы. К радости наших флегматичных соседей-островитян. Я сам хотел бы вас спросить о ваших пожеланиях, – заявил Вальтер.
– Я доверяю вам судьбу и саму жизнь любимого человека, – переведя взгляд на жену, проговорил Суровцев.
– Не волнуйтесь, Серёжа. Я сам буду сдувать пылинки с вашей очаровательной супруги. Что касается лично вас, то приговор, когда-то вынесенный вам масонской ложей, теперь не будет действовать.
– Это следствие сделки с нашими тайными противниками? – заинтересовался Суровцев.
– Скорее условие. Даже ультиматум нашим тайным врагам. Некоторым нашим противникам мы тоже вынесли смертные приговоры… Они об этом знают… А что до моих просьб, у меня их не будет. Я бы мог попросить быть милосердными к немцам, но вы и без меня умеете отделять ненависть к врагу от уважения к разбитому, но достойному противнику. Солдат любой национальности превращается в скотину достаточно быстро. Но русские офицеры, не в пример офицерам немецким, всегда умели быстро прекращать непочтительное отношение к мирным жителям. Неужели такие замечательные костюмы теперь шьют в России? – неожиданно спросил немец, внимательно разглядывая гражданский костюм русского генерала.
