В глазах Натальи промелькнул испуг. Павел круто развернулся и направился к двери. Девушка смотрела ему вслед, но вдруг метнулась за ним:
— Подождите, Павел Дмитриевич, не уходите так!
Павел обернулся.
— Сударыня, — бросил он ей. — Прошлое мое ужасно, но я никогда не предавал людей в лапы Тайной канцелярии, где сам имел «счастье» побывать. И даже под пытками не оговорил ни себя, ни других. А вы… Думаю, многим, как и мне, вы сначала казались ангелом, а потом…
— Не судите! — теперь глаза Натальи заблестели уже от невольных слез. — И не оскорбляйте меня, ничего не зная. А вы не знаете ничего!.. А ведь он сейчас действительно бредит. Я всегда ему нравилась и… думаю, что духовник его, католик, в чьи планы любовь ко мне его пасомого не входила, пугал, что я — агентка Ушакова. А, может, сам бес шепнул ему сейчас это в ухо! Но я… Я расскажу вам все! А вы — решайте…
Разговор этот шел по-французски, и Наде, невольно вникавшей в его смысл, показалось, что сейчас она потеряет сознание. Слишком много всего случилось за последнее время, а теперь еще и это… Одно утешало немало — ее враги, Фалькенберг и управляющий Карп, обезврежены. Карпа, не сильно, на его счастье, расшибившегося, как раз проносили мимо, и Надя, чтобы отвлечься от странных мыслей о подруге, накинулась на управляющего.
— Что ты делал наверху?!
— Ох, не виноват я, матушка! Херц Яган убить меня грозил… Он нынче увозить вас, что ли, решил, — карета, вон, готова…
— Так ты по веревке в окно ко мне влезть хотел? — Надя провела ладонью по лбу. У нее мучительно болела голова. — Лестницу в чулане поискать не догадались?
— Матушка! Не наказывайте! — завопил Карп. — Немец говорил — не добраться до вас иначе. Добротные двери поставил ваш прадед!
Надя махнула рукой.
— Веру свою продал, — презрительно бросила она, — каяться тебе надо… А наказывать — толку не будет.
— Елисей, — позвал Павел, — Надежду Кирилловну в карету, что там для нее приготовили, и… ждите. Мы сейчас.
— А с этим что делать? — Елисей кивком указал на вновь впавшего в бесчувствие Фалькенберга.
— Эх! И его б в монастырь! Куда ж его еще такого-то… Вот подарочек будет отцу игумену!
— Да, — вспомнила Наталья, — а где мой Сенька? Ищет меня, наверное, по окрестностям… Мы в соседней деревне остановились, у вдовы Матрены, пошлите за Сенькой кого-нибудь…
— Идемте, Наталья Алексеевна! — Павел подал ей руку.
Они поднялись наверх, прошли в уже знакомую Наталье светелку. Вельяминова подошла к окну, взглянула вниз на залитый серебристым сиянием двор, да так и осталась стоять, сложив руки на груди.
Павел пристально смотрел на нее, лунный свет из окна падал на его лицо, и Наталья читала в нем сильное волненье и… горячее желание ее оправдания. Девушку охватило смятение, она почувствовала, что вот-вот расплачется.
— Вы не верите мне?
— Не могу пока ничего ответить. Да я и не вправе…
— Нет, вправе, — твердо возразила Наталья. — Я… я больше не могу одна… Вам я верю. Послушайте, и может быть, вы посоветуете, что же мне делать теперь…
И принялась рассказывать. Павел узнал все — начиная с ужасного для Натальи дня, когда открылось, что Петруша Белозеров ее не любит, и заканчивая тем, что произошло в этой комнате несколько минут назад, пока сам Павел Дмитриевич сражался с Фалькенбергом. А произошло вот что…
По приставной лестнице Наталья, а за ней и Елисей, проникли в комнату Наденьки, и молоденькая графиня упала на грудь подруги.
— Все с вами хорошо, барышня? — торопливо осведомился Елисей, поняв, что тут его помощь не нужна. — Ну, запирайтесь, никого покамест не пускайте, а я — к Павлу.
Наденька тихо плакала.
— Все будет хорошо, Надин, — утешала ее Вельяминова.
— Я боюсь, — всхлипнула, как ребенок, Наденька. — Наташа, ведь меня опоили и обвенчали с Фалькенбергом. Этот… этот отец Франциск…
— Теперь уж не страшно, — успокоила Наталья. — Мы тебя вызволим… Но мне надо кое-что тебе сказать… Надя, от Фалькенберга я узнала, что отец твой арестован за переход в католичество.
— О Боже! — Надя теперь уже в голос разрыдалась.
— Думаю, тебе необходимо на время скрыться… отдохнуть… Ну и подумать, как дальше быть, — продолжала Наталья. — А сейчас, прости, мне нужно тебя кое о чем расспросить.
Наденька устало вздохнула.
— Если хочешь…
— Не хочу, но должна. Где бумаги, о которых говорила ты в этой комнате немцу?
Надя вырвалась из ее объятий.
— Неужели, — закричала она, — неужели все только и живут гнусными политическими интригами?! Я понимаю — этот негодяй Фалькенберг, даже пойму — мой отец… Но Александр… и теперь вот ты…
— А при чем тут Александр? — быстро отозвалась Наталья. — Ты ведь говоришь о моем брате?
Надя отвернулась и пробормотала что-то неразборчивое.
— Что с тобой, Наденька? — Наталья положила ей руки на плечи. — Не скрывай сейчас от меня ничего. Умоляю тебя… Мне и так нелегко…
— А мне легко? — выкрикнула Надежда. — Он сам просил меня… взял слово, что я тебе ничего не скажу.
— Кто?
— Да брат твой!
— О чем… просил?
Надя с силой сжала бледными пальцами виски.
— Прости, Наташа… Мы с Александром любим друг друга.
— И ничего не сказали мне! — потрясенно выдохнула Вельяминова.
— Это он настоял! — упрямо повторила Наденька.
Некоторое время Наталья осмысливала новость.
— Ну что ж, — решила она наконец. — Это хорошо!
— Хорошо… — эхом отозвалась Наденька. Она отвернулась к окну, и все плакала, плакала, не переставая.
— Надин! — окликнула ее Наталья.
Надя не отвечала.
— Ну полно, Надин. Как ты думаешь, что происходит сейчас внизу? Я прошу тебя, перестань упрямиться. Ты не знаешь, во что меня втянули! Ты ничего еще не знаешь… Умоляю, скажи, где эти несчастные бумаги!
— У игумена Ионы, — прошептала Надежда.
— Что?!
— Ты же знаешь, что отец Иона — мой духовник. Когда на днях я посылала Дашеньку передать от меня пожертвование на монастырь, я отдала ей также и сверток, где были бумаги… с письмом от меня.
— И ты не побоялась, что это может повредить отцу игумену?!
— Нет, не побоялась! Никому и в голову бы не пришло искать их у него.
— А если бы Дарья твоя проболталась?
— Она не болтает о моих делах. К тому же она ничего не понимала в данном ей поручении.
— Ну что ж… О Боже! Что за крики, Надя?!
