…- Когда она родилась? — спросил князь Мстиславский — расстроенный, подавленный, — когда Наталья замолчала. И долго раздумывал над тем, что услышал…
— Да, — изрек наконец. — Все сходится! И… ведь по-другому и не может быть. Варвара Любимова, что бы о ней ни болтали, — а болтали много впустую, потому как внешне приветлива была ко всем, кроме супруга, — на самом деле была женщиной строгой и недоступной. Она была несчастна с мужем. И нужен был Пашка Мстиславский, молодой и отчаянный, чтобы заставить ее потерять голову… Вот! — вырвалось у него полушепотом. — Я думал, что все ушло, все грехи исповеданы и прощены… Не так, получается… потому и не было мне покоя в монастыре, да и нигде! Чувствовал…
Наталья с минуту смотрела на него, потом подняла с полу свою шубу и вышла за дверь…
Обняв старую березу, она прислонилась к ней лбом и тихо расплакалась. Теперь негодование, затухающее понемногу, боролось в ней с жалостью к Павлу. Да ведь каялся же он, в конце концов, перед ней там, в Савельевом леске, в греховно проведенной молодости — он ненавидел свое бурное прошлое. Наталья уже не знала, что и думать, только одно осознала она сейчас со всей уверенностью — она вновь влюбилась! А вернее — впервые полюбила, потому что чувство, охватившее ее сейчас, было совершенно иным, чем юная и легкомысленная, хоть и страстная влюбленность в привлекательного Петрушу Белозерова, которую она только по неведению называла любовью. Нет, любовь пришла сейчас — чувство глубокое, всепоглощающее, невыразимое и непреодолимое… Впервые Наталья осознала себя женщиной, полюбившей мужчину. И ощущала себя пленницей этого чувства, которое уже сейчас грозило скорбями и слезами, и не было в будущем места ни для розовых надежд, ни для светлых радостей… «Но почему?» — горько спросила себя девушка…
Примерно через полчаса появился и он, нашел ее прислонившейся к дереву. Слезы беззвучно стекали по ямочкам щек. Приглядевшись, Павел нашел, что ее красивое точеное лицо осунулось, а огонек в черных глазах стал болезненно-воспаленным. Поцеловал руку в перчатке, лежащую на розоватой коре.
— Наталья Алексеевна, — вздохнул он, — мужчина не должен задавать подобный вопрос, и все же… Что же мне теперь делать?
— Не знаю…
— Она сейчас у вас?
— Да, здесь.
— Можно хотя бы видеть ее?
— Милости просим, — пожала плечами Наталья и раздраженно вытерла слезы. Немного помолчали. Потом она тихо спросила:
— Так что же Бестужев?
Меньше всего их обоих интересовал сейчас Бестужев, но Павел ответил:
— Принял меня, выслушал… Он доволен. Доволен, что вывели из строя агентов Версаля…
— Тут заслуги моей нет, слава Богу!
— …а бумаги, добытые Надеждой Кирилловной, раскрывая двойную игру Лестока, помогут доказать вице-канцлеру свою правоту перед Государыней и повысить его кредит.
Наталья усмехнулась.
— Что ж, он так-таки и раскрыл сразу перед вами свои карты?
— Нет, но о некоторых вещах нетрудно догадаться.
— Вы очень неплохо осведомлены о положении дел в столице для человека, несколько лет подвизавшегося вдали от мира…
— Не стоит насмехаться, Наталья Алексеевна! Добиваясь встречи с главой внешней политики России, я был бы полным дураком, если б сам не разобрался, насколько было возможно за столь краткий срок, во всей этой кухне.
— Когда же вы успели?
— А сие не так уж и сложно! С Бестужевым, кстати, разговаривали мы довольно долго и совершенно понравились друг другу. Он просил передать, чтобы вы ничего не опасались, что покровительство графа Разумовского…
— «Ничего не опасались»?! — вскрикнула Наталья, перебивая. — Несколько дней назад арестовали моего брата, и что мне теперь чье бы то ни было покровительство!
— Арестовали?!
— Да… я так думаю. Воинская команда крутилась возле наших мест, да и…
Наталья не сдержалась, вновь расплакалась.
— А вот теперь и я… — произнесла она через минуту совсем другим уже тоном, в котором Павел уловил нотки отчаяния и призыв о помощи, — теперь уже я спрошу у вас, Павел Дмитриевич… что же мне делать?
— Главное — не отчаиваться, — мягко ответил он, — мы что-нибудь придумаем…
Глава одиннадцатая
Дочь и отец
Подъезжая к дому Натальи, Павел нервничал все сильнее. Он и вспомнить не мог, когда в последний раз испытывал подобную робость. «Как же так? — не укладывалось у него в голове. — Как же это?..»
Маша была спокойна. Ничто внешне не предвещало никакого волнения. Тишина и спокойствие… хоть и спокойствие застоявшейся воды, в которой много всякой мути. Но сейчас это даже хорошо, — очень хочется отодвинуть подальше часы новых волнений, о которых возвещает предчувствие…
Петруша быстро оправлялся, он приходил к возлюбленной, долгие часы проводил в ее комнате, но странное дело… У обоих словно исчезли из памяти все слова. Часы протекали в полном молчании. Маша, сидя у окна, склонялась над пяльцами или вязанием. Петр подолгу не отрывал от нее глаз, думая о чем-то. Она в ответ поднимала на него взгляд, ласково улыбалась, и вновь опускала глаза на свою работу, а Петруша старался угадать ее мысли… И хотя им было очень хорошо вдвоем, но обоим почему-то, особенно Маше, чувствовалось, что есть что-то болезненно-тяжкое в их положении. Но говорить об этом они и не могли, да и не хотели…
Иногда Маша играла, вспоминая, как учили ее музицировать в доме Любимова во времена фавора у барышни Катеньки. Петр очень любил ее слушать, да и Наталья не отказывалась, — в этом искусстве ей до Маши было далеко.
Как раз перед появлением князя Мстиславского Маша, поддавшись уговорам Петруши, вышла в гостиную и села за инструмент. Серебристые звуки разлились по комнатам, и Наталья с Павлом услышали их, войдя в дом.
— Это она, — сказала Наталья почему-то шепотом. — Никто здесь не может играть так, как она.
— Мой дочь… — пробормотал Павел в растерянности. Он был бледен, и Наталье показалось, что руки его дрожат. В сердце девушки поднялась новая смягчающая душу волна сострадания, и она позволила себе ободрительно и даже ласково провести пальцами по кисти его руки. Он сразу же уловил все, скрытое в этом осторожном жесте, и безо всякого смущения пожал ей руку. Наталья спросила:
— Вы скажете ей?..
— Нет… нет, только не сейчас!
— А если она догадается? Ведь я-то догадалась…
— Она так похожа на меня?
— Сами увидите. — Наталья отворила дверь в гостиную.
Когда она вошли, Маша уже закончила играть и обернулась. Увидев входящих, вежливо поднялась. И Павел едва сдержался — он увидел сейчас перед собой молоденькую Варвару Любимову, женщину, любившую его когда-то пылко, отчаянно, которую сам-то он любил, как и многих — на денек да часок… Пригляделся. Она — и не она. Есть в этой девушке многое, чего в Варваре не было. И обаяние Машино, сильнее красоты завораживающее — это было от него. И некая сила, безошибочно угадывающаяся в таком тихом и хрупком существе — тоже от него. И внешнее сходство тоже было, хоть и уродилась Маша в мать… Наталья взволнованно представила их друг другу. На Машу, кажется, князь Мстиславский впечатления не произвел…
