— У меня никогда не было костяных стрел. Откуда они взялись? Я видел твою поклажу.
В речи широкого человека не было видимой угрозы, он говорил как хозяин, всего лишь наводящий порядок в своих вещах, а каждую свою вещь Ябто знал лучше собственной ладони.
— Ты украл железную стрелу, из тех, что я дал Ябтонге. Украл?
Собравшись с силами, Вэнга выдохнул.
— Да.
— Ты хотел сказать: «Да, отец».
— Да, отец.
Ябто улыбнулся.
— Почему украл только одну? Разве одной хорошей стрелы достаточно воину? Почему молчишь? Боялся, Ябтонга увидит, что у него не хватает стрел?
Обрадовавшись готовому ответу, избавлявшему от необходимости искать слова, я сказал:
— Да, отец.
— Ты ведь хотел воевать, как все, и мог бы спросить стрел у меня. Отчего не спросил?
Широкий человек поднялся — он понимал, что всякое слово заморышу не по силам.
— А ты — стрелок. Можешь не только глухаря добыть. Так откуда ты взял костяные стрелы?
— Сам делал.
— Зачем?
— На глухаря…
Ябто помолчал немного.
— Вспоминаешь тунгуса? — вдруг спросил он. — Не отвечай, вижу, что вспоминаешь. Наверное, ты хотел, чтобы он перерезал мне глотку? Ведь я строг, а шитолицый был добр к тебе. Он был единственным взрослым мужчиной, который разговаривал с тобой и к тому же научил, как достать сердце у врага. Каково оно на вкус? Как свежая оленья печень? Расскажи, каково это — отведать человеческого сердца?
— Не знаю.
— Тот парень был раб Тогота. Ты съел сердце раба и теперь сам можешь стать рабом. Ты это понимаешь? Понимаешь, как добр был к тебе Железный Рог?
Я опустил лицо.
Разговор надоел Ябто, он знал, что не дождется ответа от этого мальчишки с лицом Лара.
— Ты им уже стал, — сказал он. — У тебя не будет ни лука — даже такого слабого, ни стрел — даже костяных. Только нарты и топор, чтобы рубить и возить дрова. Мне не нужен сын, который отведал рабьего сердца.
Ябто развернулся и отправился в свой чум, услышав, как за его спиной покорно зашуршали полозья.
И вдруг куда-то под горло его ударила странная боль. Это был стыд. Назвав Вэнга сыном, широкий человек устыдился своей лжи. «Что заставляет тебя лгать?» — услышал он насмешливый голос своего демона.
Он дважды вздохнул во всю грудь, и боль исчезла так же внезапно, как пришла. Демон молчал. Ябто улыбнулся и с наслаждением подумал о том, что все дело в его великодушии, которым воспользовался какой-то проказливый дух и заставил заговорить с этим нелепым существом.
Спустя немного времени Гусиная Нога и Блестящий, гогоча, развлекались моим оружием. Они стреляли по старой лосиной шкуре, которую костяные наконечники едва пробивали.
Вечером сломанный лук и древки стрел потрескивали в очаге.
* * *
— Нету теперь твоих стрел. Чем охотиться будешь, хозяин?
Нара стояла напротив и тоненько смеялась.
— Все еще собираешься жить своим очагом?
Я старался не смотреть на нее — смех бил по лицу тонкой лозой. Невыносимо хотелось плакать, и когда мука дошла до края и дрова были выгружены, я выпрямился, поднял топор и сказал глухо:
— Уйди.
Нара перестала смеяться.
— А ты ударь, — произнесла она так, будто шепнула на ухо.
Положив топор, я принялся ломать об колено длинные ветки. Крик сухого дерева давал облегчение душе.
Я думал: хорошо бы сказать этой твари, что уже убил врага и отведал его сердца, — ведь она наверняка ничего не знает. Братья считают себя взрослыми мужчинами и по примеру отца не говорят с женщинами о своих делах.
Но прежде чем я успел открыть рот, Нара сказала:
— Боишься ударить? А ведь ты, кажется, уже убил кого-то.
Нутро вздрогнуло. После некоторого молчания я произнес, как мог сурово:
— Да, убил. Врага. И съел половину сердца.
— Ой! — Девочка Весна взвизгнула так, будто ей подарили бусы крупного бисера. — Настоящий воин! Настоящий…
— Да, настоящий.
Я почти кричал, вновь чувствуя позорную теплоту, подступающую к глазам.
— И настоящий воин делает бабью работу…
Нара не успела закрыть рот, как кривой сосновый сук просвистел перед ее лицом. В долгом молчании я увидел — ее черные глаза, похожие на два маленьких лука, раскрылись широко, будто кто-то натянул тетиву.
Наконец она сказала:
— Ты ведь не убьешь меня… как того… того, которого убил?
— Нет, не убью…
Я поднял со снега топор и положил его на нарты.
— Иди. Разве у тебя нет работы?
Но Нара не уходила.
— Хочешь посмотреть, как настоящий воин делает бабью работу, — смотри.
Девочка Весна стояла не двигаясь, не говоря ни слова, и вдруг заговорила так, будто доставала из заветного туеса свое главное сокровище.
— К отцу приезжал человек… они ели много мяса, ели несколько дней… громко разговаривали и смеялись…
— Слышал.
— Нет, ты не слышал. Этот человек приехал с другого берега реки, оттуда, где земли людей Нга, — продолжала Нара, и после этих слов я замер. — Я слышала, как этот человек… я была рядом с чумом, мать приказала принести толченой рыбы…
— Говори!
… этот человек сказал, что видел Лара. Он жив, здоров, ест жир вместе со всеми. Старик Хэно сделал из него хорошего оленевода… и скоро, может быть, раньше, чем через три года, отдаст Лару свою дочь… самую красивую дочь…
Нара говорила все медленнее, перекатывая слова, как речные камешки в ладони. По ее щекам текли слезы.
Точно так же они текли, когда отец увозил Лара из стойбища, — только этих слез никто не видел. Она берегла их, как великую тайну, и проливала в редкие мгновенья одиночества.
И таким же, как слезы, сокровищем Девочки Весны стал я, заморыш Вэнга, человек с маленьким телом и лицом Лара. Я не знал о том, что в Наре уже завязалось главное умение женщины скрывать, прятать, лгать и этим яснее самых лучших слов говорить правду о себе. Я стал ее куклой, самой драгоценной из всех, — насмехаясь надо мной, она открывала мне эту тайну, которую я разгадал много лет спустя.
Теперь она понимала, что слезы выдали ее, она рассыпала свое сокровище, но ни обиды, ни досады на себя в ней не оставалось — была какая-то тихая, нежная боль.
Она развязала ворот парки и достала ремешок с белыми птичками.
— Вот… твои птички со мной, — сказала она. — Всегда со мной.
