Он продолжил, немного помолчав:
— Здесь сорок молодых мужчин и еще десяток старых — сам знаешь об этом. Пока они спят. Но если ты убьешь одного или даже нескольких, то остальные…
— А ведь ты боишься, старик.
— Замолчи!
Морок прошел. Теперь Хэно слышал себя, узнавал себя и говорил напористо.
— Вспомни своего брата — он достоин песни, потому что достойно принял участь. Мы забудем твое малодушие, простим свои мучения, если ты пришел прославиться так же, как твой брат. Можно бегать от людей, но скрываться от богов станет только сумасшедший.
Нохо не отвечал — он неподвижно смотрел на старика.
— Подумай, — устало продолжил Хэно, — не отягощай свою участь. Ведь ты все-таки пришел… Что толку, если ты убьешь меня и снова уйдешь в тайгу? Чтобы умереть той же смертью, которая грозит нам? Но там, — старик ткнул крючковатым пальцем в землю, — там мы встретимся. Подумай, сколько греха будет на тебе, сам представь, какая…
Старик не договорил — он почувствовал присутствие третьего за своей спиной. Когда он еще спал, я проник в чум прежде Нохо, сел в темной дальней части, приготовив лук, чтобы выстрелить, если откинется полог.
— Женщина? — усмехнулся Хэно. — Та самая, про которую говорили мои люди? Хочешь утащить ее за собой… Где ты ее украл?
— Подойди, брат.
Вместо женщины старик увидел рядом с Нохо узколицего человека малого роста.
— Это Вэнга, — сказал Песец. — Сначала он был сыном, потом рабом Ябто, которого ты знаешь. Длинноногий Паук, Оленегонка и Печень убили его брата Лара. Зашибли, забавляясь, если ты не забыл. Вэнга пришел со мной.
— Это ничего не меняет, — после некоторого молчания промолвил старик. Он немного смутился.
— Ты прав, ничего не меняет.
Нохо снял с плеча ровдужий мешочек и что-то достал из него. Это была береста.
— Смотри.
Их рук его выскочила искра, потом еще одна, и у ног сына Тусяды заплясало маленькое пламя. Он взял горящую бересту и поднес к своему лицу — лицо светилось торжеством.
— Хочешь погреть руки?
Нохо протягивал бересту Хэно и говорил почти ласково. Он видел, как всем телом затрясся старик и потянулся к огню. Коснувшись его рук, огонь зашипел и погас.
Была тишина, и ее было достаточно, чтобы старик все понял.
Первым заговорил Нохо.
— Ты наставлял нас: люди страдают оттого, что неправильно живут. Но сам ты жил правильно. И мы вместе с тобой. Так?
— Да, мне себя упрекнуть не в чем. Разве в каких-нибудь мелочах.
— Ты всегда кормил духов, чтил богов и господину нашему Нга никогда не приносил нестоящих жертв. И поэтому тебя и твою семью обходили напасти, от которых страдали и даже погибали другие семьи. Ты говорил: будьте честными, не лгите бесплотным, и тогда с вами не случится ничего скверного. Так?
— Ты хорошо помнишь мои слова.
Старик вскинул голову, и Нохо отпрянул, увидев его опустошающий взгляд.
— Зачем ты спрашиваешь? Чего тебе нужно от меня? — проговорил Хэно.
— По-прежнему веришь в это? Подумай и скажи — до рассвета много времени.
Хэно долго молчал. Непосильная мысль отягощала его душу.
— Ты многого хочешь, — наконец промолвил он. — Чтобы вспомнить то, чего я сделал не так, я должен перебрать, как крапивную сеть, ячейку за ячейкой всю мою жизнь. А она была длинной. Вряд ли я управлюсь до утра.
Он попробовал улыбнуться, но вместо улыбки лицо скорчилось, как от удара.
— Одно знаю — во всем виноваты твои отец и мать. Отец — прежде всего… Мало найдется людей вовсе неспособных совершать глупости, но Тусяда совершил то, чего боятся совершить даже неразумные дети. Гнев Матери слишком силен.
— Если твою мудрость, которая хранила семью и никогда тебе не изменяла, смог победить один беспутный человек, то чего она стоит, твоя мудрость? Чего стоят твои жертвы?
— Не богохульствуй. Ты знаешь, какой жертвы требует Мать.
Нохо запрокинул голову. Он хохотал, как тонущий человек, со свистом хватая воздух.
— Хочет? Ты точно знаешь, чего хочет Мать? Ты видел, как огонь горит в моих руках и гаснет, едва ты прикоснешься к нему. Подумай, кого из нас она наказала? Кто проклят, дедушка?
Старик молчал и вдруг вскинулся.
— Мать бережет тебя, чтобы проучить нас. Проучить, а потом спасти. Об этом ты думал? Когда бы не Тусяда, то не найдешь таких людей, которые так бы чтили огонь, как мы. Запомни, мальчик, люди, постоянные в своих добрых поступках, могут заслужить наказание, но никак не проклятие. Даже сейчас мы чисты перед огнем, потому что отдали ему все, что могли отдать. Твои мать и отец умерли, посаженные на оголенные деревья. И теперь ты здесь — сам пришел…
— Умерли? — переспросил Нохо. Он говорил так, будто услышал от старика что-то вполне ожидаемое. — Вот ведь загадка… Чем же теперь недовольна Мать?
— Не богохульствуй, — повторил Хэно.
— Знаешь, иногда беременной бабе вдруг захочется чего-то такого… Рыбьего пузыря, свежего мха или сорочьих яиц. Все это понимают — такова бабья суть. Может быть, Матери захотелось, что бы вы все сдохли? Просто так, без всякого урока. Такая мысль приходила тебе, старик?
— Запомни, сопляк, ничего не бывает без причины. Причиной могут быть боги, духи, мертвецы, люди, звери или какая иная тварь… но просто так не возникнет даже песчинка, даже колючка на стебле. И гнев Матери…
Он остановился, увидев, как Нохо взял пальму и положил широкое лезвие у его ног.
— Чтобы проткнуть тебя, мне достаточно одного движения, — сказал Песец. — В этом какая причина?
Он говорил беззлобно, почти смеясь. Но тут засмеялся Хэно.
— Я же тебе говорил — ты глуп, если пугаешь старика смертью. Тебе нужна причина? Четыре десятка молодых мужчин, все спят в оружии… А еще десяток старых, а еще есть мальчики, женщины, многие из которых сильны. Даже старухи сильны от злости на тебя: у них нет зубов, зато на пальцах когти, как у совы…
Взглядом Нохо приказал мне занять прежнее место за спиной старика. Хэно ничего не видел, хохот накатывал на него и закрывал глаза.
— Даже если ты убьешь меня и уйдешь, тебя и твоего мальчика отыщут в тот же день. Ты же знаешь, как Передняя Лапа умеет водить людей по следу врага… А ты… ты хочешь обойти, глупый мальчишка…. все пути пересекаются… у людей, у духов… А ты хочешь… Слова летели брызгами — внутри Хэно был котел, в котором водоворотом ходит кипящий мясной вар. Одной рукой он закрыл лицо, другой махал, как подбитый ворон, хохот подбрасывал старика, выскакивал из него толчками и — прервался…
Хэно застыл, ладонь упала с лица, рука-крыло несильно и хлестко ударила по шкуре. Старик уставился на Нохо, выпучив глаза и открыв рот, и высохшим ломким деревом повалился набок.
