Все же Лидянг изловил черного оленя, сам повалил его и, говоря нужные слова, окропил закат.
* * *
Утром ясным и безоблачным снег в загоне порозовел от оленьей крови. Котлы вынесли из чумов. Мясной пар плыл над жилищами. Женщины — старухи, молодые вдовы, девочки — пели песню Гагары, принесшей в клюве щепоть земли, которая стала началом тверди. Мальчики мерялись силами, упершись лбами, как молодые бычки. Нарты, составленные в ряд, ждали прыгунов. Мужчины ели и вытирали пальцы о волосы.
— Добрый праздник, — говорили старики.
Глаза их были грустны.
Лидянг вскочил, одним движением стащил с себя малицу. Под кожей цвета оленьей мездры перекатывались расслабленные, но еще не развязавшиеся узлы, грудь тонкой складкой нависала над впалым животом. Увидев голого старика, женщины отворачивались и ладошками, прижатыми ко рту, запирали тонкий смех в утробе, старухи хохотали без смущения. Лидянг был глух. По-медвежьи расставив руки, он прыгал у костра, тряс жидким клоком на подбородке и кричал: «Ну! Кто?» Мужчины оставались на месте — они считали, что старик шутит.
Лидянг схватил за руку Оленегонку, поднял на ноги и сорвал с него одежду, как кожу с налима.
— Ты… сопля…. медвежья куча! Выходи против старика!
Оленегонка расставил руки и сделал вид, что приготовился к борьбе. Он улыбался, зыркал по сторонам, хлопал в ладоши и всем видом показывал, что рад позабавить родичей.
Но в голосе Лидянга все явственней звенела злость.
— Что ты пляшешь передо мной? Я не баба. Выверни штаны, покажи, что они сухие. Ну!
Молодой соперник был невелик ростом, но крепок. Он понял, что эта схватка — всерьез. Все та же дурашливая улыбка держалась на его лице, но тело напряглось, собралось в строй гладких мускулов, ноги ходили легко и точно. Он сделал выпад, но рука процарапала ветер. Лидянг без усилий избежал столкновения, неуловимым движением зашел с тыла и отвесил сопернику звонкий пинок. Оленегонка шлепнулся лицом в снег.
Стойбище разразилось разноголосым, лютым хохотом.
Оленегонка на мгновение ослеп от бешенства, но овладел собой. Он знал, что делать, — вскочил на ноги и, прицепив на лицо прежнюю улыбку, быстро поклонился людям.
— Дерись всерьез! — кричали ему.
Как тетива отдает злобу стреле, так бросился он на старика, но еще в полете в его голове заиграли небесные сполохи, и он вновь упал в темноту. Длинными жесткими ладонями Лидянг ударил по ушам поединщика.
Когда к Оленегонке вернулся слух, он слышал все тот же хохот. На живот стекали из носа две черные струйки. Лидянг подошёл и поднял его лицо за подбородок.
— Жив?
Оленегонка кивнул.
— Радуйся. Не тебе идти к Нга.
Перед схваткой не было договора о награде победителю. Но старик с приплюснутой головой встал, снял с пояса шитую бисером ровдужью сумку с огнивом, положил ее в руку Лидянга и сжал пальцы.
Мужчины вскочили и закричали. Кричал и Оленегонка.
Следом сняли малицы двое воинов Нойнобы. Молодые вдовы, забыв о приличии, подняли визг. Мальчишки прыгали. Но пока боролись двое сильных, взгляды людей все чаще обращались на великана с тунгусским именем.
Йеха чувствовал эти взгляды. Он уже знал слова, которые скажет, когда закончится поединок.
Странный человек, уже несколько дней терзавший его любопытство, сидел напротив и безразлично поедал мясо.
Поединок близился к концу, но уже никто не обращал на него внимания. Все ждали Йеху, и Йеха сказал:
— Почему скучает великий воин?
Взоры людей обратились ко мне, но продолжал говорить великан.
— Я знаю ответ. Борьба — для мальчишек. Поэтому скучает великий воин. Не хочет ли он — Собачье Ухо, кажется таково его прозвище — выбрать забаву, достойную себя?
Я знал — рано или поздно Йеха захочет испытать меня. Об этом со дня появления в стойбище говорил его взгляд и насмешливая речь. Но я не испытывал страха при виде этого огромного существа, наверное, потому что был слишком далек от людей. Я отказался бы от испытания так же легко, как согласился на него. Положив обглоданную кость на снег, я вытер губы ладонью и сказал:
— Хочешь забавы — возьми у детей вылку.
Йеха широко улыбнулся в ответ, но я увидел, как дрогнули скулы на лице богатыря.
Теперь я знаю: не от дерзости слова вздрогнул человек с тунгусским прозвищем — его оскорбил звук голоса. Йеха привык к трусости соперников: даже те, кто, распаляя себя, выкрикивал положенные перед поединком оскорбления, прятали за дерзостью страх — звук страха Йеха различал из тысячи звуков, и уже давно успокоился на том, что бесстрашных нет. Он был великодушен и никогда не унижал и не презирал тех, кто честно отказывался выходить против него.
Но в этом голосе не было того, к чему он привык, и богатырь вздрогнул, услышав звук забытый, почти незнакомый.
Йеха устыдился этой мимолетной слабости. Не снимая улыбки с лица, он проговорил негромко, будто для одного себя, но так, что услышали все:
— Кто-то из бесплотных сделал тебя щепкой, чтобы поковыряться в зубах. Напитался горем, почистил зубы — и выбросил. Может быть, сам по себе ты просто трус, пустая деревяшка, и морочишь головы этим бедным людям?
Застыла тишина. Кто-то из женщин охнул. Вперёд вышла растрёпанная грязная Ватане и по-собачьи села на снег. Она часто дышала, ее взгляд метался раненым, издыхающим зверем.
Оленегонка встал напротив Йехи и, приложив ладонь к груди, сказал громко:
— Не прими за обиду, милый родич, но великий воин жалеет тебя.
Он замолк ненадолго, ожидая ответа, и, не дождавшись, досказал приготовленные слова:
— Жаль, что среди нас нет брата великого воина. Он сам вызвал бы тебя помериться силой. Лар очень любил игры крепких мужчин, хотя сам не был крепок.
После этих слов ахнул старик с приплюснутой головой. Лидянг же стоял неподвижно, и даже его жидкая борода не откликалась ветру. Йеха на мгновение перестал дышать, удивляясь змеиному уму Оленегонки.
— Спасибо, что предостерёг, братишка, — сказал богатырь голосом сладким, как сок берёзы. — Но моё любопытство упало на подстилку из зелёной травы вместе со мной и даже чуть раньше. Так хочется посмотреть на человека, перебившего половину воинов великой семьи Хэно, что не сплю, не ем и ничего не могу с собой поделать. Я готов поставить железо, которое на мне, — а это лучшее остяцкое железо — и моё оружие. Такая награда освободит великого воина от ненужной жалости?
— Вэнга!
Это крикнул Лидянг — и теперь вздрогнул я, ибо впервые за все эти дни услышал своё прозвище. Люди Хэно называли меня «великим воином», и никак иначе, будто страшились потревожить имя, которое могло оказаться подлинным.
— Что поставишь ты? — проговорил старик отчётливо и громко.
