— Ему медведица жена! — сквозь слезы кричала бывшая невеста Лара.
Над ней смеялись, и злее всех — сами вдовы.
* * *
Но прошло несколько дней, и вся их ненависть нашла выход.
Она обратилась на Нару — любимую внучку Хэно, единственную женщину великой семьи, получившую мужа, когда все другие мужей потеряли, — мужа невеликого ростом, но крепкого и открытого воле бесплотных. Они побаивались меня, эти женщины, но победа вдовы Передней Лапы, вмиг приручившей воина Нойнобы побеждала страх.
Однажды, когда мы — трое — вернулись с малой ходьбы, я вошёл в свой чум и увидел посиневшее в кровавых отметинах лицо Нары. Я спросил: «Кто это сделал?» — но Нара не хотела отвечать.
Губы ее будто слиплись.
Я позвал Лидянга. Старик смотрел на нее долго и равнодушно, а потом сказал:
— Надо кого-то убить. Ради страха.
Но страха в женщинах уже не было.
После молчания заговорила Нара:
— Когда будут у них мужья, безумие пройдет. Не надо никого убивать.
Злой бодрой походкой Лидянг направился в свой чум, откуда вышел, держа в руке большие ременные кольца — остатки упряжи последних оленей великого стада Хэно.
— Кто ее бил?! — закричал старик.
Женщины попятились от Лидянга. Только вдова Передней Лапы осталась на месте.
— Все.
Она говорила тихо и бесстрашно.
— Все понемногу, — повторила вдова и с едва заметной улыбкой глянула в сторону воина Нойнобы. Тот стоял в нескольких шагах, и было видно, как подпрыгивают его скулы.
Молчание длилось, и лицо вдовы полнилось торжеством.
Я был с Нарой, я хотел прикоснуться к ее лицу, но получил удар по руке. Нара не боялась боли — она знала то, чего не знал я: ласкать и жалеть жену, да еще при людях — бесстыдство.
Она глянула на меня, и ее взгляд был, как плеть Ябто.
Я вскочил и подошел к вдове Передней Лапы.
— Что будет дальше? — спросил я.
Вдова усмехнулась и ничего не ответила. Воин Нойнобы сделал шаг навстречу нам. Пятерня его лежала на поясе, там, где был длинный нож.
Я сказал женщинам:
— Вы настолько глупы, что не понимаете общей беды.
— У каждого — своя беда, — ответила вдова медленно, так, чтобы налюбовались все. Сказав, подошла к своему ручному теленку и встала рядом.
И тогда я сказал этой женщине, унаследовавшей не только родовое имя, но и душу погибшего мужа.
— Твоя правда. И поэтому слушай меня. Чтобы общая беда не стала моей, всех вас нужно перебить, как больных важенок. Тогда я буду спокоен за свой очаг и свою жену.
Женщины вздрогнули от моих слов, а вдова расхохоталась — в полную грудь, как мужчина. Она смеялась, а я видел тяжелый взгляд Лидянга, но продолжал говорить.
— Вы таскаетесь за нами и требуете пищи. Правильно смеешься, женщина, — у каждого своя беда. Есть другой способ избавиться от такой надоевшей ноши, как красивые вдовы. Сделаем, как все люди, — каждый добытчик добывает на свой рот. Теперь я человек, живущий своим очагом, у меня есть жена и своя родовая река — туда мне идти. Каждый из мужчин может сделать так же — выбрать себе жену и очаг. Прочие пусть живут, как знают. Ведь этого хотели вы, когда начали делить мужчин?
Первой заплакала мать мальчишек, и будто сильный ветер прошел по головам женщин, разметав их тяжелые волосы. Женщины кричали — каждая свое, и в тех криках я разобрал мольбу убить, но не бросать. Но сильнее их криков был взгляд Лидянга — я видел, как в нем наливается вражда, и воин Нойнобы уже сжимал рукоять ножа.
Вражду прервал оглушительный треск, похожий на грохот небесный.
Йеха сидел в чуме, обострившимся слухом слушал наши слова, и решил выйти, не дожидаясь помощи. А выйдя — запнулся и рухнул на ворох сухих веток, принесенных из леса.
Женщины бросились к нему, но сын тунгуса поднялся сам, взял за плечи сразу двоих и приказал подвести его к людям. Йеха обратился ко мне, но говорил так, чтобы слышал каждый:
— Когда ты еще был Собачьим Ухом, один парень обещал стать твоим псом. Но он сбежал — вот беда… А у нас совсем нет собак. Хорошо бы нам хотя бы одного пса, пусть даже слепого — лишь бы скалился. Я буду твоим псом, Ильгет. Перед тем как уйти в тайгу, привязывай меня длинным ремнем к ноге твоей жены и ни о чем не думай, добывай зверя.
Ответом ему была тишина.
Теми словами Йеха пресек вражду. Надобности в его службе, наверное, не было, никто не думал мстить моей жене, хотя она оставалась отдельно от других женщин, но те из них, которые ни на что не надеялись в борьбе за мужчин, видели в сыне тунгуса своего спасителя. После его слов женщины постигли бездонную глупость своего замысла. И даже вдова Передней Лапы притихла.
Оленегонка
Отчаянием и собачьим чутьем отыскал Оленегонка новое стойбище Ябто. В тот день, когда он ушел, пурга быстро спрятала след войска обиженных.
Оленегонка шел, повинуясь вере, что для несправедливой участи есть отмщение. Вера его была сильна — он не застыл во время ночевок на снегу, застланном лапником, не стал добычей зверя. За десять дней пути его пищей были две наскоро обжаренные над костром куропатки. Он не умер, и получил награду — след временного стойбища большого числа людей. Удача обновила тело Оленегонки, — еще пять дней, бесснежных и ясных, он шел по следу множества лыж, как по становому пути.
Силы кончились, когда он выбрался на ровную дорогу застывшего Йонесси и, увидев вдалеке ровные стволы белых дымов, полз остаток пути, не давая себе отдыха, который грозил сном, переходящим в смерть.
Он не дополз совсем немного — воин, высекавший пальмой прорубь, заметил его и притащил в стойбище.
Очнулся Оленегонка в чуме возле жаркого очага. Перед ним на высокой подстилке из шкур сидел широкий человек и протягивал ему костяную ложку.
— Ешь, — сказал он и пододвинул миску с дымящимся мясным отваром.
Пришелец заговорил, когда потеплело его нутро.
— Ты Ябто Ненянг?
— Откуда знаешь меня?
— Ненянга Ябто знает вся тайга.
— Еще не вся… С чем пришел?
— Подарок принес. Твоим воинам и тебе.
— Мне — какой?
— Знаешь Вэнга?
— Он жив?
— Пока жив.
— Это хорошо. Где же ты спрятал подарок мне?
Оленегонка положил ложку, приподнялся и показал Ябто две пятерни.
— Столько дней пути отсюда. Он один среди множества ртов подыхает с голоду.
Ябто задумался.
— Вэнга не умрет, — сказал, наконец, широкий человек.
