Поглощенные переживанием победы, люди Нга не думали, да и не могли знать, что крови пролито сверх меры. Победа в битве при островах забрала жизнь такого множества сильнейших мужчин, что после нее великий род перестанет существовать, распадется на семьи и малые рода, каждый из которых возьмет новое имя.
А в тот миг разум войска занимало другое.
Выжил Ябто Ненянг.
В последние мгновения битвы он был страшен, как валун, обрушенный небом. Тела вокруг него составляли подобие солнечного узора нагрудника — так укладывала людей пальма широкого человека. Но, видно, сил его осталось немного, и стрела, попавшая между наколенной чашкой и поножью, отняла последние…
Ябто повалили, привязали к древней, оголенной у корней сосне.
Все, кто мог, сбежались к дереву, и старшие из воинов тратили последние силы на то, чтобы отогнать толпу и не сорвать праздник приношения своему покровителю.
Но пришли начальники войска и сказали, что праздник великой жертвы не любит спешки.
— Пусть ожидание станет для него первой мукой! — прокричал Гроза.
Эти слова переменили все: крик исчез, и в одно мгновение изможденное войско придавил сон.
* * *
Четверо молодых воинов вызвались охранять широкого человека, сказав, что они сильны и совсем не хотят спасть. Начальники войска легко согласились с ними и ушли в свой походный чум. Первое время воины держались твердо, но, когда стихло кругом, вмиг ослабли, и было видно, что не ноги, а древки пальм не дают им упасть.
Горели костры, но никто не сидел возле огня — живые сравнялись с мертвыми. Лишь трое среди этой тишины не знали сна — я, Лидянг и Ябто.
Вместе со стариком мы стояли в десятке шагов от сосны и наблюдали, как мучается охрана, как широкий человек застывшими глазами глядит на огонь.
Лидянг шепнул мне: «Пошли», — и, когда мы приблизились к дереву, сказал воинам:
— Поспите, ребята, мы постоим за вас.
Воины, не сказав ни слова, отошли на несколько шагов и рухнули.
Старик взглянул на меня.
— Сколько тебя помню, ты хотел видеть этого человека? Говори с ним, если хочешь.
Но Ябто заговорил первым:
— Жаль, гнуса нет… как тогда… помнишь?
— Назови место, откуда взял меня? Меня и брата?
— В Йонесси впадает много рек. Как назову?
— Сможешь узнать ее?
— Как не узнать то место, на котором сломалась моя жизнь? Все эти годы я вспоминал о нем. Иногда мне кажется, я помню, как пахнут камни того берега.
— Веди меня туда.
Он засмеялся.
— Завтра мною будут пугать смерть. Как отведу?
Ябто унял смех.
— Послушай, разве мало рек? Какая-нибудь сгодится для тебя.
— Там зарыта моя пуповина. Моя и брата, которого ты отдал на гибель. Это мое гнездо на древе Йонесси — ты вырывал меня из гнезда. Зачем мне другие реки?
Широкий человек хотел что-то сказать, но глубоко вздохнул и замолк. Он глядел на меня, будто просил чего-то. Я видел: только разговор со мной держит его на тонкой поверхности смертной тоски, в которую он уходил всем широким телом, с головой на отсутствующей шее, с рухнувшей мечтой о мире, в котором всю делается по правилам, с вещим демоном между лопатками, со всем, что есть в нем и на нем.
Лидянг стоял спиной к нам, он слышал, о чем говорили мы. Резко повернувшись, старик поднёс своё лицо к лицу Ябто.
— Ты и так уже умер — вижу это по пустым твоим глазам.
Потом резко сказал мне:
— Пойдем. Поможешь.
Мы поползли в темноту, не боясь разбудить убитое усталостью войско. Среди мертвецов Лидянг выбрал одного, и вместе мы потащили тело к сосне. Ножом старик перерезал ремни, державшие Ябто, — тот с удивлением глядел на свои ладони.
— Он не побежит, — оскалившись, сказал Лидянг.
Втроем мы привязали мертвеца к сосне — это был кто-то из народа Ябто Ненянга.
— Помоги ему найти его реку, — сказал он Ябто. — Не обмани его.
— Не обману.
— А ты? — спросил я Лидянга.
— Пойду с вами.
Я улыбнулся.
— Только делайте что скажу, — выпалил старик.
Мы побежали в конец войска, где был обоз. Там Лидянг пинками растолкал спящих стражей — мальчиков, впервые взятых на битву — и властным голосом потребовал длинные нарты с припасом, двух лучших лончаков и черное знамя. Его спросили: зачем?
— Едем в стойбище, чтобы солнце взошло вместе с известием о победе. Эти двое — со мной. Воля Хэхсара.
Красное знамя было знаком войны, черное — знаком победы.
Ябто рухнул в нарты, затем я. Лидяг встал вперед и ударил хореем так, что взревели олени…
* * *
Мы знали, что измена обнаружится, как только взойдет солнце, а может, и раньше. Но вышло иначе — сон войска был настолько глубок, что многие, не позаботившись об укрытии, замерзли во сне.
Когда проснулись и увидели вместо Ябто привязанного к сосне мертвеца, солнце уже сияло.
Сперва люди подумали, что воины, поставленные охранять пленника, убиты. Но потом увидели, что снег под ними протаял, а под железом видится дыхание тела. Их подняли, били, связанными бросили в нарты обоза. То же сделали и с мальчишками, охранявшими обоз.
Но пока прояснялся одурманенный переменой разум войска, день кончился.
Мы же гнали оленей в темноте и к утру достигли стойбища.
Женщины, дети и немощные высыпали на лед, увидев черное знамя. Люди плакали и обнимали ноги Лидянга, а Лидянг кричал им, что о победе до захода солнца должны узнать все ближайшие кочевья, — такова воля вожаков.
Пока не подоспела погоня, и не обнаружился обман, мы успели взять еще пару оленей с нартами, для Нары, Йехи и Куклы Человека. Обо мне было сказано, что этот человек из близкого юрацкого рода спешит к родовым угодьям, — жене настает время родить. Женщины плакали, целовали меня и Нару…
В радости люди даже не спросили о большой поклаже, глухо закрытой шкурами, — то был Ябто.
* * *
Сколько упряжек гналось за нами — не знаю. Наверное, много. Но участь наша оказалась счастливой — дала уйти далеко, а потом не раз посылала пургу, заметавшую след. Участь же туманила разум врагов, — они заглядывали в устье каждой малой реки, думая, что мы прячемся там, — и так теряли время и распыляли силы.
Но один из четырех наших оленей пал, старик спросил Ябто, далеко ли до места, и Ябто ответил:
— Не близко.
Вновь пришла спасительная пурга.
Лидянг сказал, чтобы ему отдали половину наших стрел.
