— Какое там «отслужу», глупая?! Ты мне заместо сестры будешь! Никому тебя обидеть не дам!
Андрей погладил ее по голове, поправил сбившийся плат. И вдруг с ослепительной ясностью понял, что за месяцы совместного трудного пути Слава стала для него не просто спутницей, не только любимой приятеля. Он впервые вот так, с нежностью и лаской, обнимал женщину, и в груди его зарождалась непонятная теплая волна. Хотелось коснуться губами сбившихся волос, хотелось схватить ее голову, задрать лицо вверх и поцелуями осушить такие по-детски прелестные глаза. Понимая, что здесь, у братской могилы, это будет дико и кощунственно по отношению к Онопке, Андрей отстранился от девушки и взял ее за руку:
— Пошли!
Иван после погребения и поминальной тризны уединился в тереме Стахия. Воевода сам зазвал его еще за столом.
— Видел я тебя в деле, паря! Знатно бьешься, хоть и левой.
— А мне раньше едино было, боярин. Обоерукий я.
— Не хочешь со своими молодцами при мне остаться? Приближу, над сотней своей поставлю. Упрошу князя, чтоб сельцо аль деревеньку какую тебе для кормления подарил. За такую службу, что ты Симеону Ивановичу оказал, и боярством наградить не грех! Мыслимо ли дело: город от разграбления спасти, охоту шкодить у литвинов надолго отбить?! Что скажешь?
— Спасибо на добром слове, Стахий Михайлович! Только не могу я предложение твое принять. Слуга я князев, его поручение тайное выполнял, и пока он сам меня от моих же клятв не освободит, не волен я в желаниях своих. Равно как и племянник мой Андрюшка. Дома на Оке жена меня ждет любая. А вот Макарку приюти да девку Славу, что одна осталась. Некуда им теперь податься.
— Перебай с ними сам. Захотят — я не против.
Боярин повелел налить еще пенного меда. Поднял серебряную братину:
— Твое здоровье, Иван! Великому князю я все отпишу. Передашь ему сам грамотку в руки. Гости в граде сколь пожелаешь, корма я из казны оплачу.
— Спасибо на добром слове, боярин! Плечо вот подлечу и тронемся. Масляную хотелось бы уже дома встретить.
С решением Андрея дать приют Славе Иван согласился без долгих раздумий. Макарий решил вступить в Можайскую дружину. Спустя седмицу после Крещения трое верхоконных отправились в сторону Москвы.
Великокняжеская дружина вернулась из Торжка только в начале Великого поста. Иван отослал племянника со Славой к Алене, сам терпеливо ожидая прибытия бояр Василия или Андрея. Можайскую грамоту вручил Вельяминову, на словах поведав о всех своих злоключениях в Орде и после. Василий одобрительно хмыкал, бросая на своего верного слугу довольные взгляды. Под конец пообещал:
— Сегодня-завтра великому князю все перескажу. Ожидай в городе, никуда не уезжай. Мыслю, награда тебя ждет княжья! Симеон Иванович зело доволен Торжским походом своим, который день в хорошем настроении пребывает.
Наслышанный о смерти старого тысяцкого Москвы Протасия Вельяминова и великокняжеском решении передать эту должность его сыну, Иван не смог не спросить:
— Дозволь напоследок узнать, боярин, как оно все с Босоволковым порешилось?
— Сход был думский. Два дня судили-рядили. Порвал великий князь договор с Алексеем. Все его вотчины под себя забрал. И поделом: не нарушай княжью волю! Не нужна пря земле Русской! Так что не волен теперь Хвост на коломенских землях, будя!
Прошло несколько дней. Иван действительно был зван в княжескую палату, обласкан, одарен Митиным Починком в наследственное пользование. Ему дозволено было вернуться домой и вновь приступить к обязанностям смотрителя Вельяминовских рыбных ловов. Андрей же был призван боярином Василием в молодшую городскую дружину.
Часть II
Рука Москвы
Глава 1
Великий хан Узбек умирал. Жизнь покидала его постепенно, но неотвратимо. За стенами дворца таяли снега, и так же безвозвратно, подобно воде, утекали силы, холодели руки и уменьшалась телесная мощь. Еще совсем недавно он смог сесть на любимого Алмаза и проехать шагом под взглядами своих эмиров, нукеров. Он никогда не забудет этих взглядов! Кто-то надеялся, что великий хан одолеет болезнь и все пойдет по-старому. Иные же явственно вопрошали глазами: КОГДА? Ждали его смерти многие, ох как ждали! Уже готовы были вцепиться друг в друга, деля места возле его преемника. Кого? Тинибека или Джанибека? Оба были сыновьями его главной и любимой жены Тайдулы, оба готовы держать в покорности приведенные в повиновение улусы. Тинибек недавно прогневал отца, управляя великим Хорезмом. Посчитал, что он может уже дерзить великому хану, что Узбеку пора уходить на Небеса. Льстивые эмиры нашептывали, что Тинибек готов помочь в этом отцу, оттого Узбек и запретил старшему сыну являться в столицу. Лучше бы на трон сел Джанибек, но он младше. Может, подарить ему власть своею волей?
Узбек с тихой гордостью думал, что он был действительно великим ханом. Почти три десятка лет правил громадными землями, лишь приумножая их. Простер зеленое знамя истинной веры над степными просторами. Заставил с поклоном являться в Сарай и Рим, и Геную, и далекий Египет. Построил новые цветущие города. Обеспечил безопасные торговые пути по всему улусу, что непрестанно обогащало его казну. А самое главное… он умирал своей смертью! В этом ведь тоже заключается великое искусство восточного правителя!
Он вспомнил своего дядю. Тохта тоже был велик! Но он был поклонником Будды, он стал слишком много смотреть в сторону Руси, что могло привести к усилению ее роли, принятию креста вместо полумесяца. Тохта лично отправился водою в русские города, чтобы собрать для встречи русских князей. О чем они могли договориться — один Аллах ведал. А потому смерть, налитая в золотой бокал еще в Сарае, настигла его на палубе ханской лодьи…
Странно, но даже сейчас, утопая меж шелковых подушек ложа, он не мог не вспоминать свою любимую жену Тайдулу. Она прочно заняла место сбежавшей на родину византийки Бялынь. И приковала к себе навеки! Каждую ночь, беря ее, Узбек ощущал себя нарушителем женской девственности! Это было непостижимо, но БЫЛО! Неправильно устроенное женское естество приводило к тому, что великий хан жаждал Тайдулу вновь и вновь! А кроме умения женских ласк умная женщина была еще для великого хана и прекрасной советчицей, собеседницей, соправительницей… Тайдула! Вот кто была ему нужна сейчас, чтобы развеять все сомнения!
Слабой рукой хан позвонил в колокольчик. Заметив колыхание занавеси входа, произнес лишь: «Тайдула!» И принялся ждать.
Как всегда, жена явилась незамедлительно. С чарующей улыбкой встала на колени у ханского ложа, взяла мужскую руку, поднесла к своим губам:
— Ты хотел видеть меня, огонь моей души? Ты хочешь, чтобы я согрела тебя?
Она сбросила с плеча часть халата, положила ладонь Узбека на еще по-девичьи тугую невысокую грудь. Пальцы задвигались, легкий румянец прилил к щекам больного. Заметив это, жена ласково обнажила мужскую плоть, погладила, приняла в рот. Дыхание хана участилось, спина выгнулась, глаза закрылись… Долгий сладостный стон сквозь стиснутые зубы заполнил шатер.
