— Я еще не сел на трон, мать! — буркнул сын.
— Ты сядешь на него теперь, если доиграешь эту шахматную партию до конца. Эмиры уже приняли твою сторону.
— Ты забыла про Кутлук-Тимура! Он один их всех стоит! Он всю жизнь был подле отца, это все помнят!
— Я уже знаю, что сказать сладкого этому старому лису! — довольно проговорила Тайдула. — Мы предложим его сыну Харунбеку взять в жены мою дочь. Пообещаем старику место рядом с троном, когда ты на него сядешь. А также пообещаем, что если он останется верен твоему брату, то…
Хан понятливо кивнул. Он уже был изрядно пьян, багровое лицо вспотело, дыхание становилось все более тяжелым. Джанибек решил вновь перевести разговор на своего тысячного:
— Я сказал тебе, что щедро отблагодарю за верную службу. Завтра домой тебе доставят серебро и прекрасную саблю бухарских мастеров. Ты скоро пустишь ее в дело, Кадан!
— Против кого приказываешь мне выступить, о великий?
— Против Тинибека! Ты погрузишь ее в его ленивое тело!
Андрей знал законы Орды. Нукер, обагривший свое оружие ханской кровью, подлежал немедленной казни. Даже если этот хан был противником твоего повелителя!
— Я не смею, великий! Род моего отца идет из простых кочевников.
— Сделаешь! Я СКАЗАЛ!
Джанибек сделал несколько больших глотков кумыса, возбужденно глянул на побледневшего Андрея. Сообразил причину его несговорчивости:
— Не бойся, твоя голова не расстанется с телом! Она лишь украсится шапкой темника. Ха-ха-ха!
Джанибек прервал свой жутковатый смех так же неожиданно, как и начал.
— Князь Семен ничего не просил тебя передать на словах?
— Нет, великий. Только свою любовь и почитание.
Хан вновь припал к чаше, затем как-то долго и странно посмотрел на Андрея.
— Второй мой подарок ты получишь прямо сейчас. Гюль-Джамал сюда!
Толстый евнух тотчас ввел юную наложницу с осиным гибким станом.
— Ты уже один раз провел ночь в ее объятиях, Кадан! Я помню, как ты был счастлив, этот сосуд сладострастия заставит забыть о возрасте даже седого старца. Сегодня она вновь твоя, веди ее в заднюю комнату! А когда выполнишь то, что я велел, я подарю ее тебе навсегда!
Андрей оглядел юную деву с ног до головы. Тонкий шелк просвечивался насквозь, выказывая все прелести девичьего тела. Узкие длинные глаза смотрели вызывающе-маняще, легкая улыбка обещала скорый земной рай осмелившемуся…
— Бери и веди! Ложе вам уже готово. Мы хотим спать!
Когда двое скрылись за пологом входа, хан допил кумыс и глянул на мать:
— Он не показался тебе каким-то странным?
— Я мало его знала, Джанибек. Тебя что-то насторожило?
— Он стал какой-то не такой… До отъезда был смел и дерзок даже в речах. Теперь стал похож на угодливого бека… Камиль говорит, что очень многое забыл и постоянно расспрашивает.
— Покажи его нашему лекарю, пусть изучит голову. Если действительно рана была столь серьезна, кости не могли остаться целыми. И спроси, может ли память навсегда улетать? Но чем вызвана твоя тревога, милый? Он что, дал повод усомниться в его верности?
— Нет. Я бы сказал, что он стал еще более предан, сделав немыслимое. Ладно, дождемся встречи с моим любимым братцем. Пусть он свершит то, что я велел, и мой туман сомнений окончательно развеется!
Но настало утро, и туман еще более сгустился. Приведенная к хану Гюль-Джамал, специально положенная Джанибеком под Андрея, поведала:
— Это Кадан, мой любимый! Та же родинка на ноге, те же волосы на груди. Так же страстно готов любить снова и снова. Но…
— Что НО?!
— Но сегодня ночью он кончал, словно девственник. Я смогла вознестись на вершину блаженства только после третьего совокупления.
— А в первый раз?
— В первый раз он проникал в меня глубоко и надолго…
Глава 13
Кадан стоял среди одетых в темные скуфьи монахов на вечерней молитве. Он уже привык к новому укладу своей жизни. Он уже научился сносно объясняться на языке русичей, понимать и выполнять распоряжения игумена, общаться с насельником по келье, задавать вопросы, отвечать. Одного лишь он не мог осознать: чья воля и почему забросила его в этот деревянный острожек посреди густой кипени русских лесов. Зачем выкрали, почему не убили, для чего пытаются заставить сменить веру отца? Кому нужно было даровать татарину жизнь и надежно упрятать его среди монахов и монашек, обитавших в забытом Аллахом селе Хотьково? А в том, что этот монастырь был предназначен для его долгого заключения вдали от родных степей, Кадан уже не сомневался…
…Память с готовностью восстанавливала такие недавные и теперь уже безвозвратно далекие дни! Тяжелый удар, надолго лишивший сознания. Долгий путь верхом на лошади со связанными руками. Московский Кремник, показавшийся вдали, в который они так и не заехали. Громадный седой русский боярин, через толмача втолковавший ему, что Кадан отныне пленник московского князя, что вместо мрачного узилища ему будет дарована свободная жизнь в дальнем монастыре в качестве послушника и что любая попытка убежать или взбунтоваться сразу же окончится заточением в сырой подвал. На вопрос «почему?» ответа не дали, ему просто указали границы дозволенного.
Первое время в Хотьковском монастыре одна мысль жила в голове: сделать вид, что смирился, понять, как можно добраться до ближайшего баскака, вновь стать свободным нукером и… КАРАТЬ, КАРАТЬ! Он вернется в Орду, он расскажет хозяину о насилии, допущенном над ордынским нойоном, он выпросит у хана Джанибека ярлык на сыск виновного и тогда! Сладостные мечты помогали коротать дни, тешили бессонными ночами, служили приправой к скудной пище постящихся монахов.
Но чем дольше он жил внутри деревянных стен, тем четче понимал, что побег был практически невозможен. За единственной дорогой через дремучую чащу был постоянный догляд. Спасаться чащами — нет уж, это для степного жителя было равносильно самоубийству! Он боялся этих болотистых трущоб, в которых все еще правили свои языческие требы дикие смерды, не боявшиеся ни Исы, ни священников, ни князя с его боярами. Спознают, что татарин — подарят в жертву своему Велесу за все те горести, что приносили его отцы и деды на Русь всепожирающими набегами. Оставалось просто жить, быть покорным и ждать!
Вместе с иными послушниками он заготавливал дрова на зиму. Кровавые мозоли сопровождали его науку владеть топором, науку выживать в чужой земле. Он учился охранять засеянные рожью и овсом пустоши от стай птиц и от визитов лохматых незваных гостей. Он был поражен, увидев, как пожилой русский монах в одиночку справился с громадным медведем, насадив не желавшего по-хорошему покинуть поле зверя на рогатину и развалив ударом секиры голову пополам. Он был принят в общину без взноса, имел лишь одежду и кров и не переставал удивляться душевной щедрости некогда бывших мирян, принесших в кельи многое и нередко угощавших его, татарина, вкусным в праздник и лишней лопотью для одеяния. Он стал поневоле молиться пророку Исе, заменяя им Магомеда. Особенно после долгого вечернего разговора на монастырском поле.
