Двенадцать молодых парней в узорчатых кафтанах стояли неровной шеренгой, дрожа от страха и холода. Сын Онуфрия не спешил их одевать в теплое, прохаживаясь взад-вперед и заглядывая каждому в лицо. Перед одним остановился:
— Ну, здравствуй, Терентий! Слыхал, что баяли про тебя, да только не верил, что ты до такого дойти можешь. То-то отец твой теперь возрадуется, как на вече тебя увидит. Куда серебро спрятал, сволочь? Так скажешь али по-татарски палить пятки тебе будем?
Иван усмехнулся в душе боярской сообразительности и жадности. Но вскоре опешил. На снег с металлическим звоном упали два небольших кожаных мешка, и Семен произнес, презрительно толкнув один из них ногой:
— Забирай, Иван Федоров! Это тебе за сделанное. Твой Михаил, думаю, за службу меньше платит. Бери это серебро, я дороже стою!!
Десятник покосился на тверичей и по загоревшимся глазам понял, что ему свои не простят отказа. Осталось лишь усмехнуться и поклониться:
— Благодарим, боярин! Не за серебро работали, но все равно спасибо. Яков, прими!
Плененных повязали покрепче, побросали в сани, укрыли попонами. Новгородцы пересели на захваченных лошадей. Наскоро перекусив за полуразгромленным столом лихих боярчат, двинулись дальше на Вышний Волочек. Позади жарким костром занялось воровское подворье.
В городе они остановились на одном постоялом дворе. После ужина, увидев, что Семен вышел на улицу один, Иван последовал за ним.
— Не гневайся, боярин, позволь слово молвить? Одно лишь хочу узнать: какая сволочь на меня поклеп навела? Какая тварь тень на дочь моего боярина бросить осмелилась? Поверь, боярин, за этим очень многое может стоять, ей-ей! И прежде всего смерть моего брата единственного…
Очевидно, глаза молодого ратника говорили более, чем слова. Новгородец искоса посмотрел на Ивана и, помедлив, ответил:
— Не могу ни тебя, ни ее простить, пока сам в глаза жене своей будущей не посмотрю. А про вас мне сразу после охоты сказал княжий слуга, ключник. Сергием его кличут.
Иван вздрогнул. Именно Сергий передал Ярославу боярский подарок в виде кувшина вина. А ну, как и это неспроста? А вдруг?..
Он до боли закусил губу, вспомнив, что вино из того кувшина испил Ярослав со товарищами, а потом они занемогли. Но тогда выходило что?..
Семен не мог не заметить разительной перемены, произошедшей с собеседником. Чуть обмяк лицом.
— Что с тобой, Иван?
— Ничего. И что же этот ключник тебе напел?
— А то, что вы с Аленой по двору вместе гуляли и на охоте рядом стояли. Что тянется она к тебе явно, а ты к ней.
«Вона как! Отчего ключник на меня зуб такой заимел? Да уж не тот ли это пес, что и с Коршуном все подстроил? Но почему тогда крашеные стрелы? Ладно, вернусь, потолкую с глазу на глаз. Хоть ты и слуга князев, а ответить придется… Коли выпытаю что про Амылеев, сам тебя к ногам Михаила кину! А Василию обязательно расскажу, что его дочь перед свадьбой специально оговаривают. Уж ему-то этот Сергий не посмеет не ответить!.. Господи, ну зачем мне теперь этот обоз купеческий нужен? Так и до распутицы поездка эта растянуться может».
От сумбурных размышлений его отвлек Семен:
— Ты здоров ли, паря? Белый весь стал!
— Здоров, боярин, — провел ладонью по глазам Иван. — Только зря ты наговорам подлым веришь! Живу я на дворе, и что в том, что дочь моего хозяина подошла и заговорила? Пошто я должен от нее бегать? На охоту десятник ставил, по указу ее же отца, дочь и жену охранять. Я тут вообще не волен был.
Иван сознательно лгал, понимая безысходность сложившихся у него с Аленой отношений и страстно желая теперь лишь одного: чтоб у его любой с мужем в дальнейшем не было ссор и котор, чтоб не бил ее вот этот самодовольный боярчук, отцовской силой и властью избалованный. Лгал… но предателем себя не чувствовал. Ибо и в самых чудных снах увидеть не мог, что когда-либо заменит ей Семена.
— Может, и наговорили, — вновь искоса глянул боярчук. — А только пока с ней о том же не перебаю, на сердце у меня к тебе холод. Хоть ты и от Теренка меня избавил! Он же, сволочь, хотел за меня с отца двести гривен стребовать!! Нет — зарубил бы, подонок! Так что не неволь меня, Иван, дальше вместе поедем, но не люб ты мне…
— Я не неволю.
Весь остальной путь до Новгорода они практически не разговаривали.
Новгород! Отец городов славянских. Град, призвавший на княжение Рюрика с братьями и положивший начало древу князей русских. Иван много слышал о нем от отца, от бояр, от ратных товарищей, успевших побывать в этом месте. Теперь наконец узрел все своими глазами.
Наперебой благовестили колокола. Издали бросался в глаза белокаменный детинец с древней Софией, прочные стены и купола которой видели не одно шумливое вече и не одну кровавую стычку вольных горожан, когда слово уже не в силах было разрешить наболевший спор и в ход начинали идти кулаки, оглобли, мечи, засапожники. Гляделись розовые тела новых соборов, столь не похожие на деревянные храмы Твери. Величавые, такие же гордые, как и новгородские смерды и ремесленники, с легкой насмешкой провожавшие оком усталых тверичей и своих именитых земляков. Два купца стояли на самой дороге, вольготно обнявшись: не велика птица — объедешь. Отвычно это было видеть Ивану, тревожно. Он не понимал, что дерзость эта внешняя — голос крови, что не стоял над всеми этими белокурыми и рыжебородыми ни князь-правитель, ни прямая ордынская воля. Не познал город татарских тысяч, откупался серебром да дорогими подарками, сохранил все соки для торговли, для развития ремесел, для развеселой гульбы со звуками волынок и гуслей, с кулачной забавой на льду степенного Волхова. А князя призывал себе лишь для брани против тевтонов или все более набирающих силу литвинов, для походов в Закамье, чтобы потекли оттуда новые серебряные ручьи в казну городскую и торговый оборот. И коли не люб оказывался временный правитель, гордо указывали ему на ворота. Стучал гулко настил Великого моста, и ехал посрамленный князь, зло стиснув зубы и не решаясь дать волю рвущемуся на волю гневу. А новогородцы вновь выбирали своих посадников и жили как встарь, нимало не тужа о чужом позоре.
В тот день торг был малолюден. Добро предлагали лишь иноземные гости с Немецкого двора. Сами же горожане грозно шумели на вечевом сходе, что собрался у Сорока мучеников на Щерковой в Неревском конце. Яростно матерились и бранились, слушая своих бояр да гонцов из далекой Москвы от князя Юрия. И решалось на той многочасовой пре одно: выступать городу против воли великого князя или не выступать? Драться за свои вольности или позволить Михаилу спокойно собирать и ордынский выход, и черный бор со всей волости, и закамское серебро? Горой выступали за сохранение суда посадничьего. А также жадно внимали последним вестям из далекой Орды.
Иван не знал про все это. Он жадно вдыхал запахи с рыбных торжищ, кислый дух выделываемых кож, аромат свежеиспеченного хлеба. И воздух свободы, который уже начинал дразнить ноздри привыкшего к окрикам и покорности тверича. От всего этого сердце начинало биться так сладко и тревожно…
