Отшвырнув кизяк далеко в сторону, Иван опрометью бросился к отряду:
— Торгу-у-ул!! Хан Торгу-ул!! Эй, вы, стойте! Это я, Иван! Узнаешь меня, хан?!
Странное поведение русича не могло не привлечь внимания как проезжающих, так и его временного хозяина. Ховрул с сыном схватили сабли и бросились к нечестивцу-тверичу. А от конного отряда отделились несколько верховых и взяли наглеца в кольцо.
Хан неторопливо подъехал и уставился на Ивана.
— Откуда ты меня знаешь? Кто ты такой?
— Ванька я, тверской дружинник! Зубцов помнишь? Камиля помнишь? Я с ним дрался тогда, а после ты меня еще к себе служить позвал, помнишь? Ванька я, Ванька Федоров, двумя руками биться могу!
Забыв про всякую осторожность, тверич замахал обеими руками, изображая своеобразный танец с саблями. Нукеры насторожились, двое обнажили сабли, но хан повелительным жестом поднял руку вверх.
— Иван?.. — явно припоминая, произнес он. — А-а-а, Михайлов посыльный! Письмо бедному Камилю, да? Дайте ему две сабли! Нури, проверь, что может этот русич! Не убивать!
Рослый нукер, на голову превосходящий Ивана, лениво слез с коня и снял с торок щит. Тверич же жадно схватил рукояти брошенных ему сабель и вновь почувствовал себя свободным. В неописуемом восторге он несколько раз рассек воздух над головой, словно проверяя, слушаются ли его руки. Парень даже не заметил, как трое на всякий случай вложили стрелы в луки.
Подбежавший Ховрул, узрев ханский бунчук, конским длинным волосом реявший над всадником, словно подрезанный пал на колени. Сын немедленно последовал за отцом, коснувшись лбом земли.
— О, великий… — начал было хозяин Ивана, но Торгул нетерпеливым жестом ладони заставил кочевника замолчать. Его внимание уже было приковано к двум изготовившимся к поединку противникам.
Громадный Нури как-то снисходительно сделал первый выпад и едва успел прикрыться щитом, отражая ответный удар лишь слегка отшагнувшего в сторону русича. А дальше завертелось!..
Со стороны казалось, что бились насмерть. А впрочем, так оно могло и быть! Иван вновь стал самим собой, забыв про месяцы унижения и позора. Пасть в честном бою было гораздо лучше того, что ожидало впереди. Нури же, поняв, что перед ним не зеленый юнец, пустил в ход все свое умение багатура, но достать острием юркого и удивительного поединщика никак не мог.
Развязка наступила через минуту. Татарин, прикрывшись щитом, на какой-то миг потерял из виду левую руку Ивана. И тот хорошо поставленным приемом закрутил своим лезвием чужое, вырывая саблю из рук гиганта. Отлетев на добрый десяток шагов, она вонзилась в землю, упруго покачиваясь из стороны в сторону.
Вздох удивления одновременно вырвался у всех зрителей. Нури отскочил назад, протянул руку, требуя нового оружия. Но тотчас осекся после короткой фразы Торгула.
По его знаку двое подбежали к победителю и одновременно отобрали у него сабли. Хан тронул коня и вплотную подъехал к тяжело дышавшему тверичу.
— Теперь вижу, что это действительно ты. Почему здесь? Почему в таком виде?
Иван без слов глазами указал на Ховрула. Легкая усмешка легла на губы знатного татарина. Он что-то спросил кочевника, тот угодливо ответил. Еще несколько фраз. И без перевода было ясно, что шел торг, причем Ховрул явно робко вел свою линию. Торгул хлопнул в ладони, к нему подвели коня с вьюками. Несколько серебряных монет полетели в траву. Поднимая их, Ховрул одарил Ивана таким бешеным взглядом, что тверич невольно сжал кулаки. Да, столь понравившийся татарину на зимней дороге всадник в конечном итоге ожидаемой выручки так и не принес! Но изменить что-то было уже не в силах жадного нукера.
Новая фраза на незнакомом языке. Те двое, что обезоруживали Ивана, быстро и ловко связали ему запястья сыромятным ремешком. Подвели свободного коня, посадили в седло. Отряд тронулся, увозя русича в сторону, обратную той, по которой он ехал еще сегодня.
Глава 24
Остановились на ночлег затемно. На следующий день достигли стойбища хана Торгула. Оно состояло из десятка шатров, меж которых горели костры, сидели или бродили мужчины и женщины. Запах вареной баранины и плова разносился далеко по степи. Иван невольно сглотнул набежавшую слюну.
Далее началось непонятное. Ему помогли сойти с коня, не развязывая рук. Подвели к одному из шатров, усадили на землю. И надолго словно забыли…
Затем откуда ни возьмись появились дюжие мужчины. Завалив русича, ему развязали запястья и споро забили шею и руки в разъемную тяжелую дубовую колоду. Пинками заставили встать и отвели в маленькую вежу из ивовых прутьев, обтянутую лошадиными кожами. Грубо втолкнули в нее и ушли, ничего не сказав ошалевшему от боли, тяжести на плечах и непонимания причины столь явной ханской немилости человеку.
Трое суток он провел в колоде. Три долгих мучительных дня и ночи, когда невозможно уснуть, когда короткое забытье оканчивалось новой болью от падения, поскольку уснуть лежа было невозможно. Шею сводило от тесных оков, руки затекали в суставах и предплечьях. Постоянно кружилась голова. Страшно хотелось лишь одного — смерти! Быстрой, мгновенной смерти, чтобы прервался этот ужас, чтобы душа отлетела от мучаемого тела и обрела наконец свободу…
Кормила и поила его какая-то русская старуха. Как могла, помогала справить нужду. Молчаливо смотрела в глаза, иногда бегло проводя сухой ладонью по грязным волосам, и ничего не говорила. Как понял по жестам Иван, любой сорвавшийся с ее уст звук стоил бы полонянке жизни. Такова была воля хана Торгула.
На четвертый день вновь явились палачи и сняли наконец с плеч тяжелое дерево.
— Иди с ними, — впервые заговорила старуха. — Помойся, переоденься во что дадут. Хан хочет тебя сегодня видеть.
Иван добрых полчаса полоскался в бежавшем по дну балки ручье, словно впервые в жизни оказавшись в чистой проточной воде. С наслаждением драл кожу крупным песком. Охранявшие его нукеры насмешливо покрикивали, сидя на траве на самом гребне обрыва.
— Ржите, твари, ржите! Вам бы денек-другой под себя походить! Посмотрел бы тогда, как это вы никогда не моетесь. Гады проклятые!
Все это Иван бормотал, приводя себя в порядок и надевая непривычную татарскую одежду. А когда наконец облачился, сразу почувствовал такое неописуемое блаженство, что вновь захотелось и жить, и драться, и бороться за свое будущее.
Под надзором конных русич приблизился к ханскому шатру.
Торгул два дня был на охоте. Он вообще вел весьма беззаботный образ жизни, кочуя по степи с сотней-другой преданных нукеров, охотясь, бражничая с иными детьми высокопоставленных отцов и справедливо полагая, что для настоящего батыра семья и очаг нужны лишь тогда, когда надоест лихой конь, сабля, охота и гарь пожарищ чужих селений. Он вынужденно принял ислам, чтобы не последовать вслед за несторианцем-отцом на небеса в услужение великому Темучину. В душе молодой хан дал себе зарок никогда не быть долгое время подле убийцы Узбека.
