В начале девяностых мы с моим издателем Полем Очаковски-Лораном побывали в России: поездка была устроена французскими организациями по культурным связям. Там я познакомился с аудиторией, которой больше нет: люди потеряли голову от увлечения всем, что шло из-за границы. Мы с Полем оказались в большом зале Ростовского университета. На расположенных амфитеатром скамьях сидели три сотни слушателей, не имевших ни малейшего представления о том, что за книги мы пишем и издаем, но глаза их блестели, и они боялись пропустить хоть словечко из сказанного нами по одной лишь простой причине: мы приехали из Франции. Это было слепое преклонение – без мотива, без заслуг, – и до сих пор мы оба, когда нас покидает вера в себя, призываем на помощь эти воспоминания: «Ты помнишь Ростов?»
Этот опыт помогает мне представить себе встречу, которую организовал Семенов в конференц-зале в Измайлово, и смешанные чувства восторга и неловкости, которые испытал Эдуард. Он всегда мечтал привлечь к себе внимание тысяч людей, заворожить их, царить над ними, но ему было хорошо известно, что эти люди пришли сюда не из-за него, что их привлекает лишь то, что идет с Запада, что бы это ни было. Сыграла свою роль и реклама, сделанная ему Семеновым, и само имя Семенова, популярность его шпионских романов и таблоида, битком набитого голыми девицами и историями об украинских каннибалах.
На трибуне сам Семенов: коренастый, лысый, без галстука. Он называет своих гостей, подчеркивает, как важно вернуть в Россию таких людей – динамичных, креативных, которые примутся, засучив рукава, перестраивать страну. Певец Токарев приосанивается, актриса Федорова хлопает ресницами. Аудитория знает о них только то, что вот уже две недели талдычит «Совершенно секретно», представляющий дело так, словно эти двое – самые крупные звезды на небосклоне западной культуры. То есть людей банально надувают, и это портит Эдуарду удовольствие, хотя ему весьма польстило, что семеновский таблоид посвятил его персоне целый разворот, подав его публике в качестве некоей литературной рок-звезды. Когда подходит его очередь отвечать на вопросы, он делает все, чтобы не разочаровать зрителей. Да, он был бродягой, а потом прислугой в доме миллиардера. Нет, его бывшая жена не работала в Нью-Йорке проституткой, кстати, сейчас она замужем за итальянским графом – это самая что ни на есть чистая правда, и поскольку сюжет с графом аудитории нравится, он решает упоминать об этом всякий раз, как представится случай. Вопросов о больших неграх и о том, не педераст ли он, никто не задает, авторы статей в «Совершенно секретно» обошли эти подробности молчанием. Он думает, не рассказать ли все самому, чтобы взбодрить аудиторию, но потом решает, что лучше будет держаться другой версии: простой рабочий, который сумел проложить себе путь на самый верх, к роскошной жизни, не позволяя сбить себя с толку всяким манекенщицам, графиням и загнивающему Западу. Он – крепкий орешек, и голыми руками его не возьмешь.
Эдуард полагал, что его персона – заключительный номер программы, однако после него Семенов выводит на сцену маленького старичка, прошедшего ГУЛАГ, и вступает с ним в долгие дебаты о необходимости «предать гласности все преступления, совершенные в Советском Союзе». Эдуард слушает с растущим раздражением, и когда бывший зэк дребезжащим голосом начинает объяснять, что в стране нет ни одной семьи, не пострадавшей от репрессий, что у каждого ее жителя есть близкие, сгинувшие в подвалах НКВД, наш герой готов вмешаться и потребовать, чтобы людям перестали морочить голову, что из его родных никто не репрессирован и такая же картина в большинстве знакомых семей, однако решает промолчать и, чтобы отвлечься, начинает рассматривать публику. Как они плохо одеты! Как провинциально выглядят! И, что особенно странно, у большинства вид одновременно и доверчивый, и настороженный. Надо признать, что хорошеньких девушек много. Но ни одного знакомого лица, никого из старых друзей: должно быть, они не читают газету Семенова. Или все поумирали от тоски и скуки…
Пресс-конференция заканчивается, он дает несколько автографов, но книг нет. Семенов уверяет, что весь тираж уже вышел, но создается впечатление, что роман здесь никто не читал, и в продаже Эдуард его не видел. У него это вызывает недоумение, но я могу сказать, что здесь нет ничего удивительного, если принять во внимание систему распространения продукции. Когда в России была напечатана одна из моих книг, та, где описано наше путешествие с Полем, о котором я говорил выше, издатель привел меня на склад, где весь тираж погрузили на машины, чтобы отправить в Омск. И если оптовику удастся сбыть с рук – бог знает каким способом – 10 тыс. экземпляров книги, то издатель будет считать это большой удачей. Ему хотелось похвастаться передо мной своим профессиональным успехом, дать понять, что я попал в хорошие руки, и он был страшно удивлен, когда я, пожав плечами, заметил, что все это довольно странно: почему именно Омск? Зачем гнать весь тираж в Омск? Есть ли какая-нибудь причина, указывающая на то, что потенциальные читатели «Зимнего лагеря», принадлежащего перу неизвестного французского писателя, все как один проживают именно в Омске, крупном промышленном центре Сибири? Мои вопросы казались ему абсурдными, и он, должно быть, принял меня за одного из тех вечно недовольных авторов-мань яков, которые в момент появления тиража лично обходят все торговые точки, а потом начинают жаловаться, что нигде их книга не была представлена так, как она того заслуживает.
После успешной пресс-конференции Семенов ведет всю компанию в грузинский ресторан, похожий, по мнению Эдуарда, на подпольные рестораны во Франции времен немецкой оккупации, которые он видел в кино. В обычных магазинах продуктов нет, здесь же столы буквально ломятся под тяжестью разнообразных вин и закусок. И клиенты, и персонал выглядят весьма сомнительно. В зале сидят нувориши, проститутки, жулики, кавказские бандиты, люди со связями, нетрезвые иностранцы. Здесь пьют, обнимаются и обжимаются и, главное, спускают огромные деньги. Эдуард задумывается о том, что подобные злачные места, наверное, существовали всегда, просто для него, нищего поэта, их двери были закрыты. Хотя нет, есть тут один нюанс, который возбуждает всю компанию, но ему, Эдуарду, внушает глубокое отвращение.
Он понял это не сразу, но одна деталь его поразила прежде, чем они вошли внутрь: взгляд милиционера, стоявшего на тротуаре у входа. Это не ресторанный вышибала, это именно милиционер, то есть представитель государства. А представитель государства, пусть даже невысокого ранга, всегда был человеком, которого уважали. Которого боялись. Но этот мент у входа не внушал страха никому и знал это. Клиенты шли мимо, не замечая его. И если они чего и боялись, то уж точно не его. Это у них – деньги, власть, а жалкий тип в милицейской форме – не более чем обслуга.
Помимо трех гостей, приехавших с Запада, вокруг Семенова топчется еще с десяток молодых людей, чьи функции не вполне ясны, хотя очевидно, что это – вассалы. У Эдуарда они вызывают инстинктивную неприязнь. Он уважает Семенова, как уважал Жан-Эдерна Алье, потому что они оба – главари, но рядовых бандитов он презирает. Его, Эдуарда, невозможно купить, его нельзя приручить. Да, он – бандит с большой дороги, но такой, который ходит сам по себе и иногда, если их пути пересекутся, может заключить пакт о сотрудничестве с кем-то из главарей – на равных, но никогда не сольется с толпой его прислужников, наводчиков и телохранителей. Взять, к примеру, его соседа по столу: мелкий пройдоха, одетый, в подражание Семенову, в черный костюм и белую рубашку, расстегнутую на груди. Он потихоньку подвигает поближе к себе тарелку с икрой, угощает Эдуарда и подмигивает, повторяя одно слово: «мафия». «В сущности, мразь», – думает Эдуард, однако завязывает с ним беседу, которая оказывается весьма познавательной. Упиваясь собственным цинизмом, парень, которому нет и тридцати, объясняет, что мафия – это очень хорошо для демократии, для рыночных отношений; он не сомневается, что страна двигается к рынку, к капитализму, как на Западе, и что это именно то, что нужно. Разумеется, сразу сделать здесь Швейцарию невозможно, поначалу будет больше похоже на Far West. «Будут много стрелять: та-та-та-та-та», – забавляется парень, делая вид, что расстреливает из автомата группу иностранцев, сидящих за соседним столом. Один из них оборачивается, на его лице появляется улыбка, автоматчик и жертва раскланиваются как старые приятели. «My friend, – горделиво поясняет Эдуарду сосед, – аmerican».
