Патриотов собралось уже несколько тысяч: внушительная толпа толчется напротив того самого здания, которое всего лишь два года назад весь мир воспринимал как символ победы Ельцина и «демократов». И кто же эти «патриоты»? В основном те, кто маршировал по улицам Москвы, выкрикивая гневные лозунги: мы рассказывали о них несколько страниц назад. Часть этой публики, хотя далеко не всех, можно отнести к той категории, которую мы условились называть фашистами. Но в данной ситуации эти фашисты поднялись на защиту конституционного порядка, и когда они обвиняют демократов в том, что те готовы, ради своей демократии, которая никому не нужна, установить диктатуру, то приходится признать, что они не так уж не правы. Чтобы довершить картину, скажем, что два человека, возглавивших мятеж против Ельцина, два года назад на этом же месте стояли рядом с ним. Речь идет о председателе Верховного Совета Хасбулатове, чеченце по национальности, и вице-президенте, генерале Руцком, воевавшем в Афганистане. Последний, даже находясь с демократами в одной властной команде, позволял себе выпады на грани фола в адрес «мальчиков в розовых штанишках» – так он называл премьер-министра Гайдара с тех пор, как тот имел глупость сфотографироваться в этом наряде во время игры в гольф.
Тем же вечером Руцкой и Хасбулатов созывают чрезвычайную сессию распущенного парламента, и депутаты, во-первых, объявляют неконституционным собственный роспуск, во-вторых, смещают Ельцина с президентского поста, в-третьих, назначают вместо него Руцкого и, в-четвертых, занимают Белый дом, заявив, что они делают это по воле народа и покинут здание только под воздействием грубой силы. Кроме мятежных депутатов, в здании находилась толпа патриотов, полных решимости защищаться, и среди них чрезвычайно возбужденный Эдуард, который провел там ночь, кружа по залам заседаний в сизом от сигаретного дыма воздухе. Кругом спорят, окликают друг друга, пьют, пишут сообщения для прессы, обсуждают состав нового правительства. Эта пустая болтовня раздражает Эдуарда: поделить министерские портфели можно и потом. Сейчас главное – подготовиться к длительной осаде, которой не избежать.
Он отыскал кабинет, где сидел Руцкой. У дверей – охрана, но Эдуарду удалось убедить солдат пропустить его к генералу. Руцкой, одетый в камуфляжную форму, очень возбужден. Он плохо представляет себе, что за посетитель к нему явился, но к трем часам ночи напряжение достигло такого уровня, что он готов говорить с кем угодно. К тому же Эдуард обращается к нему со словами «товарищ президент»: Руцкой к этому не привык, но ему нравится.
Еще с вечера «товарищ президент» обзванивает все военные гарнизоны России, чтобы прощупать почву. «Ну и как?» – интересуется Эдуард. Генерал, с легкой гримасой, отвечает словом «нормально», смысловая гамма которого простирается от оптимистичного «спасибо, все прекрасно» до уныло-обреченного «так себе». В этом и состоит главный вопрос: если дело дойдет до применения силы, кого поддержит армия? Можно предположить, что, как и два года назад, военные встанут на сторону закона, но на чьей стороне теперь закон? Кто из двоих законный президент? Ельцин или Руцкой? Соединенные Штаты, Англия, Германия и Франция только что выразили поддержку Ельцину в его схватке с новыми путчистами, и это обстоятельство вывело генерала из равновесия.
Чтобы его подбодрить, Эдуард объясняет, что позиция западных государств была предсказуема. «Они хотят одного: поставить Россию на колени, и потому поддерживают только предателей вроде Горбачева и Ельцина. Но то, что случилось на этот раз, вовсе не путч. Демократически избран ный парламент пытается предотвратить сползание к диктатуре, и Западу надо это признать, хотя бы во имя собственных ценностей.
– Вы правы, – соглашается генерал, наморщив лоб, словно эту простую мысль он совершенно упустил из виду и теперь хотел покрепче ее запомнить, чтобы использовать впредь.
– Причем важно здесь не то, что происходит в высоких кабинетах, – продолжает Эдуард, стараясь развить достигнутый успех. – И даже не то, что происходит в казармах. А то, что происходит здесь, в Белом доме. Именно здесь все ставится на карту в последний раз, и решающий бой произойдет здесь же. Ельцин не отступит, мы – тоже. Придется драться. У нас есть оружие?
– Да, – словно под гипнозом отвечает генерал.
– Его достаточно?
– Да, вполне.
– Ну так чего же вы ждете? Раздайте его!
– Не теперь, – возражает Руцкой. – Еще рано.
Эдуард хмурится:
– Рано? Именно это говорили социал-демократы в 1917-м. Они утверждали, что революционная ситуация еще не созрела, что в России нет рабочего класса и т. д., и т. п. Слава богу, был еще Ленин, и он думал по-другому. Великий человек – это тот, кто чувствует, когда наступает подходящий момент. Греки называли это словом кайрос (он услышал его от Дугина и восхитился). Так вот сейчас – именно тот момент. Здесь собрались самые отважные люди России, и они готовы сражаться. И вы, товарищ президент, должны сделать выбор, кем вы хотите остаться в истории – великим человеком или трусом?
Видимо, он перегнул палку, потому что Руцкой вдруг возмутился:
– А вы, собственно, кто такой? Писатель, да? Интеллигент? Так позвольте же специалистам решать военные вопросы.
Эдуард даже поперхнулся: это он – интеллигент? Но Руцкой уже потерял к нему интерес, аудиенция окончена.
На следующий день Эдуард совершает ошибку: он выходит из Белого дома. Войти туда можно было без особых проблем, и он рассчитывает быстро вернуться, а пока едет к друзьям, чтобы принять душ и переодеться, а потом – к Дугину, которого он призывает присоединиться к патриотам как можно скорее. Но тот предпочитает следить за развитием конфликта по телевизору, и тут Эдуард впервые задумывается: а не трус ли его учитель? Когда он возвращается, осада уже началась. По приказу Ельцина отключены электричество и телефон, здание окружено бойцами ОМОНа и вход в него перекрыт. И тем не менее всю ночь он делает попытки проникнуть внутрь. Протискиваясь между военными грузовиками и проходя вдоль кордона военных с автоматами у бедра, он чувствует себя партизаном в тылу фашистских оккупантов. Из громкоговорителей несется пропагандистский текст, призывающий мятежников сдаться. Снаружи через окна виден тусклый свет и какие-то блуждающие тени: осажденные зажгли свечи.
Осада продлится десять дней, которые он считает самыми тяжелыми в своей судьбе. Он отдал бы десять лет жизни, руку и бог знает что еще, чтобы исправить сделанную глупость, чтобы быть там, внутри, с этими смельчаками, которые, он в этом уверен, дорого продадут свою шкуру. Так что же делать? Томиться ожиданием за милицейским кордоном в надежде, что откроется лазейка, или пойти домой и слушать выпуски новостей? Но ему будет плохо и там и там, потому что он должен быть в другом месте. Телеви дение доводит его до бешенства. Да, при Ельцине пресса была свободной, но сейчас на осадном положении парламент, и это не шутки. А на экране двадцать четыре часа в сутки журналисты и комментаторы, сменяя друг друга, представляют «конституционалистов» (так называют мятежников) фашистами и буйными сумасшедшими. Сплошным потоком транслируются демонстрация в поддержку Ельцина на Красной площади, концерт неизменного Ростроповича – опять-таки в поддержку Ельцина, и никакой информации о том, что происходит в осажденном Белом доме. Внутри – ни одной камеры, остается лишь домысливать.
