Как и Эдуард, он презирает плакальщиков, считающих человеческую жизнь бесценной. Он допустил, чтобы экипаж под лод ки «Курск» восемь дней умирал от удушья в глубинах Баренцева моря, чтобы его спецслужбы травили газами 150 заложников в театре на Дубровке, а 350 детей были уничтожены в школе Беслана. Время от времени Владимир Владимирович информирует страну о том, что его сука счастливо разрешилась от бремени, что помет здоровый и аппетит у щенков хороший. Без положительных новостей нельзя.
Но, в отличие от Эдуарда, этому человеку все удалось. Он – хозяин. Он может приказать, чтобы школьные учебники перестали поливать грязью Сталина, может приструнить неправительственные организации, а с ними и всю прекраснодушную либеральную оппозицию. Он может склонить голову – для проформы – над могилой Сахарова, но не убирает из своего кабинета стоящий там на самом виду бюст Дзержинского. Когда Европа провоцирует его, признав независимость Косово, он парирует: «Как хотите, но тогда Южная Осетия и Абхазия тоже будут независимыми, а в Грузию пошлем танки; если же вы будете предъявлять нам претензии, мы вам перекроем газ».
Если Эдуард был искренен, то перечисленные подвиги в духе настоящего мачо не могли не произвести на него впечатления. Однако вместо этого, он, как Анна Политковская, пишет памфлеты, где называет Путина даже не тираном, а невзрачной посредственностью с замашками тирана, напялившей на себя костюм явно с чужого плеча. На мой взгляд, это вопиющая несправедливость. Я считаю, что Путин – государственный деятель крупного масштаба, и его популярность держится отнюдь не только на промывании мозгов с помощью подконтрольной прессы. Есть и еще кое-что. Путин на все лады повторяет вещи, слышать которые русским просто необходимо, а именно: «Никто не имеет права твердить 150 миллионам граждан, что все семьдесят лет их жизни и жизни их родителей, все, во что они верили, за что боролись и во имя чего приносили жертвы, оказалось просто дерьмом. При коммунистическом режиме совершались ужасные преступления, это так, но ставить знак равенства между ним и нацизмом – невозможно. Этот тезис, который западные интеллектуалы представляют как нечто самоочевидное, на самом деле – обыкновенная низость. Коммунизм был явлением великим, героическим, прекрасным, вызывавшим доверие и внушавшим веру в человека. В коммунизме есть нечто наивное и простодушное, и в безжалостном мире, который пришел ему на смену, каждый, кто жил в ту пору, бессознательно ассоциирует ее с годами детства, и при воспоминании о ней на глаза наворачиваются слезы».
Я уверен, что фразу, выбранную мною в качестве эпиграфа к этой книге, Путин произнес абсолютно искренне. Мне кажется, она вырвалась из самого сердца, и всякий, у кого оно есть, не может этого не чувствовать. Эта мысль живет в душах всех русских, включая и Лимонова, который, будь он на месте Путина, говорил и делал бы то же самое. Но на этом месте оказался не он, и ему, сколь бы неуместно это ни выглядело, не остается ничего другого, кроме как продолжать играть роль пламенного оппозиционера, защищая ценности, в которые он не верит (демократия, права человека и прочая херня), и находясь рядом с добропорядочными людьми, которых он презирал всю жизнь. Полным фиаско это не назовешь, и все же, надо признать, что тут есть над чем задуматься.
2
В целом протокол остался прежним, если не считать того, что вместо двух нацболов к шефу меня сопровождал только один, который не приехал за мной на машине, а назначил встречу у ближайшего метро. Этого парня – Митю – я помнил, мы познакомились двумя годами ранее. Он тоже меня узнал, и по дороге к новой квартире Эдуарда, мы с ним поболтали. У Мити – уже не юнца, а вполне зрелого мужчины лет тридцати, – как и у всех членов партии, с которыми я встречался, располагающая внешность: открытое лицо, умный, дружелюбный взгляд. Одет в черное, но не в джинсы и вечную тужурку, а в хорошо сшитое пальто, под которым куртка с нашивкой на рукаве. Зарабатывает, судя по всему, неплохо. Митя женат, у него растет дочка, он – компьютерщик; в чем состоит работа этих людей, я плохо понимаю, но, видимо, она хорошо оплачивается. У меня складывается впечатление, что несколько часов в неделю поработать охранником у Эдуарда Лимонова означает для него отдать дань идеалам юности. Примерно та же история, что и с членами какой-нибудь юношеской рок-группы, которая никогда не выйдет на большую сцену, но они, даже понимая это, продолжают держаться вместе просто потому, что им приятно видеть друг друга. На мой вопрос, как идут дела в политике, он, улыбнувшись, отвечает: «Нормально», таким же тоном, как владелец полупустого ресторана в Париже скажет: «Пока все спокойно».
Лифт не работает, на девятый этаж довольно скромного здания поднимаемся пешком. С обычными предосторожностями Митя впускает меня в небольшую двухкомнатную квартиру, где нас уже ждет Эдуард: как всегда, в черных джинсах и свитере, как всегда, по-юношески стройный и с привычной бородкой. Я ищу, куда бы повесить пальто: в комнате только стол, один стул и односпальная кровать. В одном из интервью он сказал, что московские суды подчиняются приказам мэра Лужкова (что общеизвестно), и за эти слова ему присудили выплатить штраф в полмиллиона рублей, – объясняет Эдуард. На его имущество был наложен арест, но его совокупная стоимость покрывала лишь десятую часть суммы штрафа: выплатить остальное ему еще предстоит.
Оставив Митю читать газету, сидя на единственном стуле, мы вышли в кухню, где было два стула. Эдуард варит кофе, я открываю свой блокнот. По электронной почте я уже сообщил ему о намерении написать о нем не репортаж, а целую книгу. С его стороны – никакой особой реакции: ни восторга, ни недовольства. Если нужно – он в моем распоряжении. Я проделал довольно большую работу, первая часть книги уже готова, и теперь, как мне кажется, настало время большого, неспешного интервью – на несколько часов, а может, и на несколько дней? В этом я еще не уверен и пока, из осторожности, своих намерений не выдаю.
«Ну, что произошло за последние два года?»
Прежде всего, произошло то, что его жена, хорошенькая актриса, от него ушла. И он не вполне понял почему. Ему не приходит в голову, что причиной могли стать тридцать лет разницы. И невозможность ступить ни шагу без сопровождения двух бритоголовых парней: поначалу это может казаться романтичным, но со временем начинает раздражать. Несколько месяцев он страдал – рассказывает Эдуард, – но в конце концов пришел к выводу, что бывшая жена – женщина холодная, лживая, не способная любить: она его разочаровала. Чтобы я не переживал за него, он сообщает, что у него несколько любовниц, совсем молоденьких, так что большую часть ночей он проводит не здесь. С детьми он продолжает видеться, это для него важно. Да, с детьми: у него ведь есть еще и девочка, Александра. Мальчика зовут Богдан, в память о временах, проведенных в Сербии. Я думаю про себя, что ребенок еще легко отделался – всего лишь Богдан, а могли бы назвать Радованом или Ратко. На этом разговоры о личной жизни заканчиваются.
Перейдем к жизни общественной. Напрямую я этого, конечно, не говорю, но и так ясно, что ситуация тупиковая. Исторический шанс, если допустить, что он действительно был, безвозвратно утерян. Каспаров, затравленный властями, и не попытался выставиться кандидатом, и после того, что, даже мягко выражаясь, нельзя назвать «неудачей в президентской гонке», «Другая Россия» практически прекратила существование. И все же Эдуард не опускает рук. Он создает новое движение под названием «Стратегия 31» – ссылка на статью 31 конституции, которая гарантирует свободу собраний. Суть его в том, что участники движения приходят на Триумфальную площадь 31 числа в те месяцы, где тридцать один день. Обычно митингующих собирается не больше сотни, полицейских же – впятеро больше, и все заканчивается тем, что вторые арестовывают несколько десятков первых. Таким образом, Эдуард регулярно попадает на несколько дней за решетку. Иностранные корреспонденты – по привычке – делают из этого новость для своих изданий. Кроме этого, он пытается собрать «национальную ассамблею оппозиционных сил» – этот проект вызывает энтузиазм у старых демократов и борцов за права человека, но Каспаров ему противодействует, собираясь выдвинуть собственную платформу. Теперь они – соперники, но даже их противоборство выглядит как-то скучно. Эдуард радуется тому, что на его интернет-сайте больше посещений, чем у Каспарова.
