Наконец стемнело. Партизаны тоже не находили себе места. Прибытие авиамашин с Большой земли для отряда всегда важное событие, ведь они везут остро необходимые грузы для деятельности в тылу врага, забирают раненых и тяжелобольных. Сегодня ожидали также оружие, боеприпасы, батареи для радиостанции и многое другое. А вот улететь обратно должен был всего лишь один человек — раненый, о котором руководство Смерш проявляло особую заботу.
Время тянулось медленно. Командир отряда Дед Фома без конца подносил к лицу руку с часами, нервничая все больше и больше. Наконец звук моторов послышался в ночи.
— Зажигайте! — крикнул командир, и сам поспешил к ближайшей поленнице.
Через несколько минут на поляне сделалось светло как днем. Самолет приближался к месту посадки. Звук его двигателей становился все мощнее и громче. Партизаны, затаив дыхание, всматривались в звездное небо.
Машина, сделав круг, начала снижаться над верхушками деревьев. Погода стояла безветренная, и летчикам было легко справляться с управлением. Партизаны, радостно крича, бежали к ней.
Командир отряда отвел в сторону человека в комбинезоне летчика и сказал:
— Раненого доставили, как было приказано.
— Как он себя чувствует? — спросил тот заинтересованно.
— Едва живой.
— Перелет выдержит?
— Трудно сказать… Но и у нас, в наших условиях, он не жилец.
— Ладно, у меня врач на борту. Сказали, что посылают опытного.
— Ничего, этот парень крепкий, — заверил командир. — Мы его полумертвого в реке выловили, полуживого в отряд доставили. Вот уже неделю он между жизнью и смертью, но помирать, видать, не торопится.
— Вы его раньше видели? — неожиданно поинтересовался человек в комбинезоне.
— Конечно. С ним было еще двое Их к нам перебросили с Большой земли для выполнения какого-то очень важного задания.
— Цель задания знаете?
— Приказано было только сопроводить их группу к поселку Большой Ручей.
— Как зовут раненого?
— Охотник.
— Псевдоним?
— Так точно.
— А о тех, кто с ним прибыл и ушел на задание, какие-нибудь сведения есть?
— Нет, о них ничего не известно. Да и у этого невозможно было спросить. Сами посмотрите, какой он…
Как только разгрузка закончилась, Охотника занесли в самолет и уложили на специально приготовленное ложе. Самолет запустил двигатель, развернулся на поляне, разогнался и взмыл в ночное небо.
* * *
Раненый оставался без сознания. Лицо и губы словно мраморные, на лбу холодные капли пота, дыхание еле ощутимо.
— Положение очень серьезное, товарищ полковник, — сообщил врач, осмотрев его и ощупав.
Горовой тоже осмотрел раненого, как будто не поверил словам врача. Забинтованная голова, глаза закрыты, на скулах ссадины. Узнать Степана Калачева было нелегко.
— Его можно привести в чувство, чтобы задать несколько вопросов? — спросил полковник, не отводя тревожного взгляда.
— Даже не думайте! — возразил врач категорично. — Его жизнь, скажу прямо, едва держится на волоске. Мне придется очень постараться, чтобы он не помер за время полета.
— Что ж старайся, только не переборщи, — вздохнул Горовой. — Учти, за его жизнь головой отвечаешь, так что…
Он посмотрел на часы. До линии фронта лететь приблизительно четверть часа.
Ничего не предвещало беды, и вдруг самолет вздрогнул, словно натолкнулся в воздухе на какую-то невидимую преграду. Очевидно, машину заметили с земли и открыли по ней огонь из зениток — она подпрыгнула и заскрипела, явно собираясь рассыпаться на куски прямо в воздухе.
Затем последовал еще более мощный удар, после чего погасло освещение на борту, заглохли оба мотора, и самолет стал стремительно терять высоту.
— Растудыт твою мать! — в сердцах выругался полковник.
Включив большой бортовой фонарь, он поспешил в кабину летчика. Тот, едва не выпадая из кресла, пытался выровнять подбитую машину.
— Тарас, как наши дела? — спросил Горовой, едва держась на ногах.
— Хреново, товарищ полковник! — крикнул летчик. — Второй пилот мертв, а я… Держитесь покрепче, попробуем приземлиться в поле!
Дальше все произошло стремительно. Самолет коснулся колесами шасси поверхности земли и помчался как сумасшедший. Когда оторвалось шасси, он продолжал еще нестись вперед на брюхе, сравнивая, будто утюгом, все, попадающееся на пути. Полковника, врача и раненого разбросало по салону, как игрушки.
Выбираясь из-под обломков, Горовой крикнул:
— Военврач Миронов, ты жив?
— Жив я, товарищ полковник, — отозвался тот откуда-то из темноты.
— А раненый? Раненый Калачев жив?
— Сейчас посмотрю, товарищ полковник. Он рядом, точнее, на мне лежит!
Горовой, пробираясь через препятствия, снова прошел в кабину пилотов. Летчик сидел в кресле, его руки лежали на штурвале, а голова свесилась на бок. Полковник приподнял ему голову.
— Мы перелетели через линию фронта, Дмитрий Андреевич, — прошептал летчик. — Здесь недалеко поселок. Чуток не долетели. Держитесь на восток. Я… я…
Он потерял сознание. Долго раздумывать не имелось времени, и потому Горовой принял решение сразу.
— Миронов? — крикнул он, повернув голову в направлении салона.
— Тут я, Дмитрий Андреевич.
— Калачев как?
— Не поверите, но и он пока жив, чертяка!
Не теряя ни минуты, полковник вытащил из-за штурвала раненого летчика и вынес на руках из салона. Затем он помог Миронову вытащить из самолета Калачева.
— Что теперь делать будем, товарищ полковник? — спросил военврач растерянно.
— Ныряй обратно, отыщи носилки, — сказал Горовой. — Только поспеши, а то машина взорваться может!
Миронов быстро нашел носилки и сбросил их из самолета на землю. К ним привязали раненых, чтобы не выпали по дороге, после чего Горовой выбрал те, что со Степаном, а со стороны его головы прикрепил к ручкам носилок ремень.
— Это волокуша, — объяснил он военврачу. — Будет тяжело волочь её по земле, но ничего не поделаешь. Бросить ребят мы не можем.
Хуже всего была неопределенность, в каком направлении двигаться. Решили придерживаться совета летчика и идти на восток.
Через пару километров они выбились из сил, таща за собой носилки с ранеными, как лошади на поле тянут плуги и бороны. Отдыхать приходилось все чаще и чаще, но силы их убывали.
Прошли еще несколько километров, и наконец где-то впереди, среди деревьев замелькали огоньки…
