Алексей Иванович на вид добродушный старичок. Но поселенцы вздрагивают от негромкого голоса «Хозяина», когда он не в настроении. Наказать нарушителя порядка для него — раз плюнуть. Никакие мольбы и заверения не помогут…
— А если бы тебе еще лет сто пожить предложили? — полюбопытствовал, сам не зная почему, Степан.
— Для чего? — нахмурился Алексей Иванович.
— Чтобы начать все заново? Ну, скажем, у меня раньше одна была жизнь, после осуждения совсем другая, а теперь вот третья.
— Наслышан я про твои жизни, Степа… Видать, доля такая. А ты не жалься, молод еще. Пройдет немного времени, и отменят твое принудительное поселение. Тебе еще повезло. Многих под расстрел подвели, а тебе вот жизнь сохранили. Так что живи и радуйся, бригадир.
— Ни за что осужден я! — воскликнул возмущенно Степан. — Я все потерял, кроме жизни постылой. Для чего она мне теперь, если я никто?! Ни работы, ни семьи, зато есть судимость! Если я и выберусь через десятку лет отсюда, то кому буду нужен?
— Не бойся, не заваляешься, найдется бабенка, которая тебя приветит, — хмыкнул комендант. — Мужики нынче в цене, поверь на слово. На фронте вон сколько гибнет… А такого красавца, как ты, поискать еще.
— Может, когда-то я и был красавцем, — возразил с горечью Степан, — а теперь становлюсь развалиной. Что будет со мной еще через десять недосиженных лет, даже представить боюсь. Только одно утешает: годами намного тебя моложе, Иванович!
Хмурая улыбка скривила губы старика, и он укоризненно покачал головой.
— Не зли меня перед отъездом, пройдоха, — сказал он и погрозил пальцем. — Я всегда знал тебя как порядочного человека и хочу, чтобы ты и оставался таковым навсегда в моей памяти.
У Степана ходуном заходили колени, а по телу прокатилась обжигающая волна.
— О чем ты сейчас обмолвился, Алексей Иванович? — спросил он хрипло. — О чем ты сейчас брякнул, черт побери?!
— Я тебе скажу, — прозвучал откуда-то со стороны мужской голос. — Я тебе отвечу на все твои вопросы, Степан Аверьянович. Вижу, у тебя их много накопилось за все время, что мы с тобой не виделись…
* * *
Человек, вошедший в кабинет из соседней комнаты, тоже был одет в форму офицера НКВД, но на плечах поблескивали звездами погоны полковника. Что-то знакомое присутствовало в его облике, но Степан не узнавал его. Это был странный человек. Через его лоб, от одного уха до другого, тянулся едва заметный шрам. Лицо напряженное, взгляд тяжелый, недоброжелательный, язвительная усмешка.
«Где-то я уже его видел? — подумал Степан. — Но почему он здесь, в поселке? Ведь дорога в лесу еще не пересохла, хотя…» Он вспомнил, что слышал ночью звук мотора тягача, и все понял.
Степан более внимательно вгляделся в лицо и осанку сидевшего напротив полковника, и вдруг словно пелена упала с глаз. Вспомнился 1933 год, Оренбург и Управление ОГПУ. В то время тот не был таким седым и утомленным.
— Что, не узнаешь? — спросил полковник, доставая из кармана пачку папирос и протягивая ее Калачеву. — Рад тебя видеть живым и здоровым, Степан. Ну, бери, закуривай.
— Горовой Дмитрий Андреевич собственной персоной, мать твою, — процедил сквозь зубы Степан и матерно выругался. — Я все десять лет своей отсидки вспоминал тебя, падла. И столько раз представлял, как придушу при встрече, что со счету сбился. — Он сжал кулаки, с трудом сдерживаясь, чтобы не наброситься на сломавшего ему жизнь негодяя.
— А ты почти не изменился, — сказал Горовой. — Лишения не наложили на твою внешность, как на мою, уродливый отпечаток.
— А вот тебя время не пощадило, сука подлая! — прорычал Степан. — Ты выглядишь хуже некуда… Я хоть на природе ишачил, дышал оздоровительным воздухом, а ты…
— Каждый из нас служил Родине там, где было приказано, Степа, — перебил его нетерпеливо Горовой. — Все десять лет, что мы не виделись, я боролся с преступностью и врагами народа в Москве на высокой должности. А тебе пришлось дожидаться своего часа здесь, как ты выразился, «на природе». И ты тоже служил Родине, хотя и не знал об этом.
— Постой, ты чего-то перепутал, сука! — закричал Степан, багровея. — Ты, может быть, и служил, а я? Я сидел вот здесь по твоей милости и исправно лес валил, как коняга ломовая!
— А ну выйди, Алексей Иванович, — приказным тоном потребовал Горовой, глянув на притихшего за столом коменданта. — Проследи, чтобы к двери никто за километр не приближался, пока мы тут с майором Калачевым личные отношения выясняем и о деле предстоящем беседуем!
На Степана будто вылили ушат ледяной воды. Ему вдруг показалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим, очень на него похожим.
— Ты чего мелешь, иуда? — прошептал он зловеще, как только закрылась дверь за комендантом. — Издеваться надо мной прикатил? Может, и был бы я сейчас майором или даже подполковником, если бы ты прежде не сделал из меня зека.
Горовой промолчал. Он не спеша закурил и прошелся по кабинету, затем уселся на место Алексея Ивановича. Несколько минут он молчал, делая вид, что наслаждается процессом курения.
— Слушай меня, Степан, и не бузи, — сказал он, откинувшись на спинку стула. — Я добирался сюда две недели. Только не подумай, что я приехал каяться или оправдываться. Твои оскорбления и упреки справедливы, но только в определенной мере, и они не обоснованны и неуместны потому, что ты не знаешь всего того, ради чего тебе пришлось провести в этом поселке долгие годы!
— Почему же не знаю, — нервно хмыкнул Калачев. — Я присутствовал в тридцать третьем на допросах, когда ты выворачивал мою душу наизнанку, пытаясь заставить меня оклеветать самого себя. Если ты не забыл, я присутствовал и на суде, в качестве обвиняемого, когда по сфабрикованному тобою делу меня на долгие годы упекли в лагеря. Так что же еще есть такое, чего мне не известно и что может оправдать твои действия, подлец?
— Тебе ничего не известно о секретном приказе руководства ГПУ, поступившем из Москвы, на основании которого ты угодил за решетку, подчеркиваю, формально! — ответил Горовой. — Ты звено одной грандиозной операции, разработанной в ОГПУ. Можешь мне не верить, но это правда, Степа.
У Степана снова зачесались руки, он задохнулся от острой потребности придушить сидевшего за столом. Но лишь сжал до боли в суставах кулаки: хотелось услышать, что еще брякнет в свое оправдание этот тип и что же привело его в тайгу из уютного кабинета на Лубянке.
— Я вижу, ты не веришь мне, — улыбнулся бывший начальник. — А это наглядно свидетельствует, что мы добились того, чего хотели.
— И чего же вы добились? — кипя от гнева, нашел в себе силы сдержанно спросить Степан.
— Мы добились того, что ты стал тем, кто есть, — спокойно ответил Горовой. — Теперь тебя можно смело задействовать в том деле, для какого мы тебя готовили.
Мысли в голове Калачева путались. Как ни старался, он так и не мог понять, куда клонит этот ухоженный полковник.
