— Нет, деточка, — говорит Бабушка, — ты не права, то, что он старый и больной, безусловно его извиняет! Вот ты подумай над этим, подумай — и ты со мной согласишься.
Я иду в нашу комнату, подхожу к окну и начинаю вспоминать всё, как было, и думать. Я люблю думать у окна! Я вспоминаю всё с самого начала, вспоминаю, что нам говорила Мама, вспоминаю, как он опоздал, как я ушла со сцены. Я думаю, думаю и решаю: с Бабушкой я не согласна!
А с собой — согласна!
Скорее домой
— Деточка, ну нельзя так! — Бабушка говорит и качает головой. — Ты у меня сегодня пятый раз спрашиваешь, я же тебе вчера сказала: мы поедем в августе!
— Чего ты к Бабушке пристаёшь, — сердится Элка, — каждый день по двадцать раз спрашиваешь!
— И я тоже спрашиваю, — говорит Анночка.
Элка не обращает на Анночку внимания, делает тонкие глаза и спрашивает меня неприятным голосом:
— А тебе что, здесь плохо? Ты же говорила, что тебе здесь очень хорошо и ты даже Москву не вспоминаешь!
— Мне здесь хорошо, — говорю, — но, когда Мамочка сказала, что мы скоро поедем домой, я сразу стала всё вспоминать, ведь я же всё помню, и мне очень-очень захотелось к себе домой!
Элка отвернулась и молчит, я тоже молчу.
— Ну, мы с Анночкой пошли гулять, — сообщает нам Бабушка. — А ты, деточка, — это она мне, — ты с нами не пойдёшь?
— Я к вам приду потом, — говорю.
Мы с Элкой сидим и молчим. Уже долго молчим — мне трудно так долго молчать. Эллочка поворачивается, у неё такое странное лицо — грустное и волнующееся! Она то смотрит на меня, то опускает голову вниз. И вдруг спрашивает:
— А как ты себе представляешь наш дом, нашу квартиру?
Я очень удивляюсь, но отвечаю:
— Я всё помню: комод, на нём китайская лампа для ночи, не совсем круглое зеркало, большая раковина, люстра на потолке, детский телефон у тебя над кроватью, стенной шкаф, Бабушкина кровать…
— А теперь представь себе, — перебивает меня Элка, — что все вот эти красивые вещи, которые ты так любишь, стали маленькими и невзрачными!
— Невзра… что? — переспрашиваю я, но в груди у меня уже что-то нехорошее.
— Ну, просто, — объясняет Эллочка, — стали маленькими и некрасивыми!
Я смотрю Элке прямо в глаза и говорю ей очень твёрдо:
— Этого не может быть! — Мне очень не нравится то, что сказала Эллочка, и я хочу её убедить, что это «ерунда и глупости», как она очень любит говорить.
— Очень даже может быть, — говорит Эллочка ещё печальнее.
Я вдруг так сержусь, что мне очень хочется сказать Элке, что она дура! Но тут я вспоминаю своё волшебство, наклоняю голову и говорю себе: «Нинуша, сядь!» И начинаю быстро-быстро и сильно думать. И придумала!
— Эллочка, — говорю я очень спокойно, — а как же все эти вещи могут стать «маленькими»? Кто сделает маленькими комод, шкаф, зеркало, китайскую лампу для ночи? Кто это сделает?
— Нинуша! — Я вздрагиваю, потому что она очень редко меня так называет. — Не вещи стали маленькими, а мы выросли!
Какой ужас — мы выросли, думаю я, и теперь все, что я так любила, станет маленьким и некрасивым! Мне хочется плакать, но плакать стыдно, и я говорю себе: не смей плакать!
— Тебе это кто-нибудь рассказал? — спрашиваю я у Эллочки.
— Нет, я это прочитала в одной книжке, — отвечает Эллочка. — Там одна девочка жила в своём доме с родителями, потом они оттуда уехали, а когда она туда вернулась, всё оказалось маленьким и невзрачным, в общем, совсем не таким, каким она всё это помнила и любила.
— А через сколько лет она туда вернулась? — спрашиваю я с надеждой, вдруг лет через шестьдесят или семьдесят, тогда, конечно, может быть всё что угодно! Человек будет просто сидеть в кресле, на ногах у него будет одеяло, ему будут приносить стаканчики с лекарством, и он ни на что не будет смотреть.
— По-моему, лет через десять, — вспоминает Эллочка.
— А мы через сколько лет возвращаемся? — спрашиваю я.
— Через два года, — говорит Эллочка. Я так обрадовалась, что даже захохотала, и кричу от радости:
— Два года — это вообще ерунда! Мамочка сказала, что я за эти два года почти не выросла, и мне не будут шить новое зимнее пальто — только Анночке.
— Да, — качает головой Эллочка, — ты действительно почти не выросла.
— Ну вот! — кричу я в восторге. — Значит, дома всё по-прежнему — замечательно и прекрасно, я в этом уверена!
— А я вот в этом совсем не так уверена! — говорит Эллочка и хмурится.
Мы едем в поезде! В Москву, ДОМОЙ! Мы с Анночкой так рады, что всё время бегаем по вагону и со всеми разговариваем. Мамочка этим недовольна и говорит, что мы «надоедаем людям». А Бабушка говорит, что мы никому не надоедаем, потому что все нас полюбили. А я так счастлива, что ни о чем не думаю, а просто бегаю по вагону, смеюсь, а когда устану, с кем-нибудь поговорю!
Поезд остановился. Москва! Мама быстро выбегает, приходит с «носильщиком», он везёт по перрону наши вещи, а потом сажает в какую-то большую грузовую машину, и мы едем домой!
Машину кто-то разгружает около нашего подъезда — у нас мало вещей. Дом наш совсем не изменился! Вдруг я вспоминаю всё, что Элка говорила в Свердловске про нашу квартиру. Я смотрю на Элку — она смотрит на меня, и мы как сумасшедшие вбегаем в подъезд, бежим на третий этаж, вбегаем в нашу квартиру № 20 и в нашу комнату.
Мы тяжело дышим и разглядываем комнату.
— Всё так же, как и было, — говорит Эллочка. У неё стали огромные глаза и немножко дрожат губы.
— Ещё лучше стало! — кричу я.
Мы стоим и любуемся комнатой.
Я смотрю на Эллочку, у неё такое лицо…
Счастливое лицо!
Далёкий город
Как дома хорошо! Как замечательно! Я сажусь на Бабушкину кровать и разглядываю нашу комнату, у меня в груди так много всего, что туда, по-моему, уже больше ничего не поместится! Элка сидит на своей кровати, Анночка на своей. На комоде всё стоит не на своих местах!
— А почему на комоде всё стоит не так, как надо? — спрашиваю у Элки.
— Потому что без нас здесь жили… дураки какие-то, — ворчит Элка.
— В нашей квартире… кто-то жил? — Я так удивляюсь, что даже больше сказать ничего не могу. Вскакиваю с кровати, подбегаю к комоду, Эллочка тоже встаёт со своей «атаманки» и подходит к комоду.
— Сейчас всё по-человечески поставим, — говорит Элка.
И мы всё переставляем, как было. Элка переставляет, а я отхожу к Бабушкиной кровати и говорю:
— Левее… правее… ближе к стенке. Вот теперь всё, как было.
