Звенит звонок. Мария Григорьевна говорит: «Это звонок на переменку, выходите в коридор и походите там». Все девочки опять начинают толкаться в дверь, а я сижу за партой и удивляюсь: что значит «походите»? Ведь лучше побегать и поиграть во что-нибудь! Уже в дверях никто не толкается, выхожу в коридор… и просто обалдела! Они все так толкались у дверей, я думала, выйду, они тут бегают, играют — коридор большой, хороший!
Они все стоят у стенки — по всему коридору, где двери. К стенке прилепились и около окон немножко — ужас какой-то! Только две девочки ходят около этих прилепленных, за руки держатся — шаги маленькие-маленькие! Я прошлась по коридору, потом шла и подпрыгивала и, не дойдя до класса, немножко пробежалась.
Зазвенел звонок, мы вошли в класс, сели на свои места, и Мария Григорьевна сказала: «Сейчас мы будем с вами учить буквы». Букв почти никто не знает, я всё время поднимаю руку — мне очень нравится вставать из-за парты, и парта очень нравится, особенно мне нравится доска, которую можно поднять и положить на парту. Я часто её поднимаю и опускаю. И мне очень нравится большая доска — в Свердловске у нас на музграмоте была небольшая. И вдруг я замечаю на парте чернильницу с чернилами. Ой! Какая я дурочка! Звенит звонок. На переменке я около класса немножко прыгаю и бегаю. Когда звенит звонок на урок, я подхожу к Марии Григорьевне и спрашиваю:
— Мария Григорьевна, скажите, пожалуйста, мы будем сегодня чернилами писать?
— Будем, — отвечает она и тут же спрашивает: — А ты умеешь писать?
— Я умею писать, — говорю, — но я пишу карандашом и неправильными буквами — они «печатные»!
— Хорошо, — говорит она ласково и серьёзно, — а теперь ты научишься правильно писать чернилами.
Арифметика была совсем скучная, потому что эти девочки цифр не знают! Но мне хорошо — я разглядываю девочек, класс, доску, парты, небо за окном. Потом вспоминаю книжку, Бабушка нам вчера начала её читать, — даже Элка слушает, так Бабушка удивительно читает! Книжка называется «Маленькая принцесса», она очень интересная с самого начала, но меня там удивила одна вещь. Англичанин привёз почему-то из Индии свою маленькую дочь поступать учиться в Лондон. Девочку зовут Сара — она очень любит своего Папу, он тоже её очень любит, но у неё нет мамы! Нет бабушки! Нет ни одной сестры! И я не понимаю…
— Шнирман, — слышу голос и сразу вскакиваю, потому что «Шнирман» — это я! — Какую цифру я написала на доске? — спрашивает меня Мария Григорьевна.
— Девять! — отвечаю быстро и громко.
— Хорошо, садись! — И опять она чуть-чуть улыбается.
Она мне так нравится, и мне кажется, что я знаю её очень давно.
Последний урок. Мы будем писать чернилами. Все достали чистые тетрадки из портфелей, вынули ручки из пеналов. Мы пишем палочки по косым линейкам, нарисованным в тетрадке. Мария Григорьевна ходит по классу и подсаживается к некоторым девочкам. Мне очень хочется, чтобы она ко мне подсела. И вот она подсаживается ко мне! Я отодвигаюсь сильно влево, она обнимает меня левой рукой за плечо, а правой рукой берёт мою правую руку с ручкой и водит по линейкам. Она тихонько говорит при этом: «Так сильно не нажимай, бери меньше чернил…» Вдруг я вижу: у неё на правой руке нет двух пальцев — мизинца и безымянного! Я сразу вспоминаю «Мадрид», раненых в сквере, как я боялась этих пустых рукавов и как я потом жалела их и совсем не боялась. И мне вдруг так хочется погладить её руку, погладить эти маленькие обрубки! Мне хочется высказать ей свою любовь и то, что можно любить любую руку — не важно, сколько на ней пальцев. Я чувствую, что очень хочу что-то ей сказать или сделать! Но сразу понимаю: ничего нельзя ни говорить, ни делать. Нельзя! Она встаёт, я поднимаю голову, улыбаюсь ей и говорю: «Спасибо!» Она кивает головой, чуть улыбается и идёт дальше. На парте остаются следы мела от её руки — я не буду их стирать.
Дома мы обедаем вчетвером. Папа на работе, а Элка в этой же школе, но во второй смене — они учатся с двух часов. Я всё-всё рассказываю, я люблю дома рассказывать свой день. Анка рот не закрывает, так ей интересно.
— Ну как вы с Папой прошлись? — спрашивает Мамочка.
— Хорошо! — говорю.
— А как тебе понравилась Мария Григорьевна? — опять спрашивает Мамочка.
— Очень!
Но я не рассказываю про маленькие обрубки и про то, как мне хотелось погладить эту неправильную руку без двух пальцев. Даже Мамочке!
Люба
Оказывается, Лена живёт в соседнем подъезде, и это получается, что я могу ей постучать в стенку из детской. Я сильно стучу в стенку и кричу: «Лена! Я иду гулять». Беру мячик, беру Анночку с её ведром, и мы идём гулять.
Вышли во двор. Я Анночку в песочницу свела, смотрю, Инна уже гуляет, и Лена вышла. У меня ведь мячик с собой — стали играть в десятки. Только моя очередь настала, слышу сзади голос: «Ниночка?» Оборачиваюсь — рядом стоит женщина, смотрит на меня совсем непонятными глазами и говорит: «Ниночка, я тебя сразу узнала!» И вдруг обнимает меня крепко-крепко, так крепко, что мне дышать тяжело! Я не знаю, что делать, она меня обнимает, гладит меня по голове и всё время тихо говорит: «Ниночка, Ниночка, как ты выросла, какая ты красавица!» А я её совсем не знаю, но понимаю, что она меня знает и почему-то любит, — очень крепко обнимает, мне, наверное, тоже надо её обнять, но я почему-то не могу. Наконец она выпускает меня из своих рук, отходит, говорит тихо: «Маме привет передай», — и уходит. Я смотрю на девочек, они смотрят на меня, но мне очень не хочется об этом говорить, и я быстро предлагаю: «Пошли, — говорю, — уговорим ещё двоих и в «салочки» поиграем». Нашли двух «стареньких» — мы теперь с ними играем, хоть они и плохо бегают. Одну зовут Дагмара — очень красивое имя! Поиграли в «салочки» и ещё немножко в мяч. Потом я взяла Анку из песочницы, и мы пошли, постояли на Мещанской — так здорово!
Пришли домой. Бабушка говорит: «Дети, сейчас будем полдничать. Моем руки, идём в столовую». А там, оказывается, Мамочка сидит. Я так рада, что она дома!
Сидим, разговариваем, и меня всё время какая-то мысль догоняет, а я её вспомнить не могу, не успеваю. И вдруг сразу вспомнила, что хотела спросить.
— Знаешь, Мамочка, меня сегодня во дворе какая-то женщина обнимала. — И всё рассказываю, как было, и спрашиваю в конце: — Кто она такая? Она тебе привет просила передать!
У Мамочки лицо становится строгое-строгое, она немножко молчит, потом говорит:
— Наверное, это Люба! — А потом спрашивает меня: — Ты можешь её описать?
— Она небольшая, — вспоминаю я, — не толстая, у неё лицо, как у лисы, но не очень хитрой!
Мамочка улыбается — я так рада, что она смеётся, потому что я не люблю, когда у неё строгое лицо, она смеётся и говорит:
— Да, это Люба — она была у нас первой домработницей, с первого месяца твоего рождения и до твоих полутора лет… — И опять у Мамочки стало строгое лицо.
— А что потом? — спрашиваю я.
