— Да-а! — качает головой Папа. — Но будем надеяться, что в будущем году они что-то наладят — кружки, развлечения, спорт какой-нибудь.
— А почему они в этом году ничего не наладили? — спрашивает Ёлка.
— Первый год работают, — говорит Папа, — война ведь!
— А у меня коленки распухли, — говорит Анночка. — Папочка мне их «кварцевал», и они спухли.
— Всё в порядке? — спрашиваю я у Мамочки и киваю на Анку.
— Да, сейчас в порядке, — говорит Мамочка. — Девочки, — спрашивает нас Мама, — ну ведь было, наверное, там, в лагере, что-то хорошее?
— Было! — говорит Ёлка очень решительно и смотрит на меня.
— Что? — спрашивает Мама.
— Бабушка! — отвечаем мы с Ёлкой хором.
Семья
Сегодня 31 августа — день свадьбы Мамочки и Папы. Но сегодня, объяснила нам Мамочка, не просто праздник, а юбилей, потому что сегодня пятнадцать лет, как они поженились! Бабушка приготовила очень много вкусных вещей — пирожков с разной начинкой, и ещё она приготовила несколько «блюд», названия которых я не знаю. Мамочка приготовила салат «оливье» с крабами, и я ей помогала — снимала с крабов всё ненужное и почистила яйца. Почему, когда ты чистишь яйца или режешь хлеб на празднике, такое чувство, что всё замечательно, удивительно, и кажется, что даже может произойти какое-нибудь чудо? А когда то же самое делаешь в обычный день, это просто интересно?
Пришли Соболевы и Садовские, они обнимали и целовали Маму с Папой. Дядя Сережа сказал Мамочке: «Вавка, ты уже старуха!» Мамочка очень смеялась, Анночка удивилась и долго стояла с бровями, залезшими под чёлку. А я тоже сначала удивилась, потому что Мамочка очень молодая, а потом поняла, что это «шутка».
Мы все сидим за праздничным столом, я смотрю на всех, и у меня в груди такая радость, что кажется, будто она не только у меня в груди, но и во всей комнате, во всей квартире! У всех праздничные тарелки, у взрослых уже в бокалах вино — Папа налил, а нам и Мамочке он налил из кувшина что-то очень вкусное, Бабушка на кухне дала мне попробовать.
Встает дядя Миша Садовский, у него в руке бокал с вином, он смотрит на всех серьёзно и говорит: «Первый тост — за хозяина!» Все встают, чокаются, пьют стоя и садятся. Но почему-то никто не смеётся, не шутит, все молчат, и я вижу — у Мамочки стало «костяное лицо». Я немножко испугалась, не понимаю, что случилось, почему у Мамочки «костяное лицо», я только один раз видела у неё такое лицо! И у Папы лицо строгое и немножко грустное. Бабушка говорит: «Вавочка, Жоржик, почему у всех пустые тарелки?» И все опять начинают разговаривать, все друг другу что-нибудь передают, на тарелки кладут.
Тетя Ася говорит: «Жоржик, налей всем вина!» Папа наливает, она встаёт с бокалом в руке и говорит: «Дорогие мои и любимые Вавочка и Жоржик!» И она начинает говорить про Маму и Папу — какие они хорошие, как они любят друг друга, как замечательно они живут, что такой «пары» она больше не знает и желает им очень много хороших вещей! Я смотрю на неё, и вдруг у меня в голове картинка: мы с Бабушкой идём по дорожке под деревьями, Бабушка держит меня за руку, тепло, хорошо и солнце светит через деревья. Нам навстречу идут две женщины, подходят — это Мамочка, вторая женщина, тоже красивая и нарядная, это тётя Ася. Тётя Ася обнимает Бабушку, потом садится на корточки, обнимает меня и говорит: «Как ты выросла, Ниночка!» Мамочка говорит Бабушке: «Мы на речку». И они уходят.
Значит, это на даче, до войны. Я никогда это не помнила, а сейчас вспомнила, и теперь я это никогда не забуду, потому что я помню всё, что вспоминаю. Теперь я всегда буду помнить: мы с Бабушкой, солнце через ветки и листья, Мамочка с тётей Асей, такие весёлые и красивые!
Все смеются, хохочут, говорят «тосты». Дядя Миша называет Папу «косопузым», но Папа совсем не обижается, а тётя Зина обижается за Папу и говорит дяде Мише: «Забыл небось, как в тридцать пятом первый раз в жизни решил себе калоши помыть и перепутал — калоши-то Жоржику помыл!» Все смеются, а дядя Миша не смеётся.
Все взрослые рассказывают очень смешные истории друг про друга. Потом мы поём, а Мамочка нам аккомпанирует, все нам очень хлопают. Мама просит Бабушку: «Мамочка, спой!» Но Бабушка отказывается и, сколько мы её ни просим, не поёт. А нам она всегда поёт, и Мамочка нам рассказывала, что, когда она была маленькой и у них дома, в Палате мер и весов, собирались гости, Бабушку всегда просили петь, и она всегда пела.
Дядя Миша спрашивает у меня: «Ну что, Мартышка, — он тоже зовёт меня Мартышкой, — не получала ты больше отметок?» Все смеются, а я думаю: ух ты-ы! И отвечаю: «Летом, дядя Миша, отметки не ставят».
Праздник закончился, Соболевы и Садовские ушли, мы с Ёлкой помогаем убирать со стола, и я говорю:
— Какой юбилей получился замечательный, только жалко, что нет тёти Вити с дядей Зямой!
Мамочка качает головой и говорит:
— Да! Мне их очень не хватает!
Я думаю: как странно, я ведь так их любила, а сейчас я их редко вспоминаю. Почему? И тут я вспомнила, что хотела спросить, и чуть это не забыла.
— Мамочка, — говорю, — а почему дядя Миша первый тост сказал «За хозяина!», ведь это не Папин день рождения, у него день рождения седьмого июля, мы его праздновали и дядя Миша был?
У Мамы становится такое лицо… Очень строгое, и она говорит:
— Он пил не за Папу!
Я ничего не понимаю и спрашиваю:
— А за кого… за кого же он пил?
— Он пил за Сталина, — говорит Мама, и у неё такое лицо, что мне не хочется больше у неё ничего спрашивать, хотя я совсем не понимаю, при чём тут Сталин?
Бабушка вдруг говорит:
— Садовский — хитрый человек… но я его люблю! Мамочка смеётся, но немножко грустно.
— Мы все его любим, — говорит.
Я думаю, Бабушка, конечно, шутит, нельзя ведь любить «хитрого человека»! Я тоже его люблю и тётю Зину люблю, Мамочка говорит, что она очень красивая. И про тётю Асю она говорит, что она очень красивая. Я думаю: у нас семья — шесть человек. Соболевы, Садовские и Михлины — они нам не родные дяди и тёти, но все их очень любят, и они всех нас любят! И они хоть и не родные, но как-то входят в нашу семью.
Как хорошо, что столько людей любят тебя, а ты любишь их!
Училка
Когда 1 сентября я пришла в школу и подошла внизу к девочкам из нашего класса, у меня мурашки забегали по спине — вместо Марии Григорьевны стояла какая-то неизвестная женщина и высоким голосом всё время повторяла: «Никуда не отходить, сейчас мы пойдём в класс… Никуда не отходить…» — хотя никто никуда не отходил. Я спросила у одной девочки, не знает ли она, где Мария Григорьевна? Не знаю, сказала девочка.
В классе мы все сели на свои прежние места, и она стала рассказывать нам, что она наша новая учительница, что мы уже во втором классе, мы уже выросли на целый год и должны всё понимать. Потом по журналу, сверху вниз, она всех вызвала, и, когда она посмотрела на меня, у меня было такое чувство — она смотрит на меня, но и не на меня. Она закрыла журнал и сказала: «Сейчас я вам расскажу, что я люблю и чего я не люблю». Она не любит, когда на уроке разговаривают, едят, смеются, хлопают досками, когда встают, когда грязно пишут и громко говорят. А на переменке она не любит, когда бегают, шумят и кричат — за это она будет строго наказывать! Я хотела поднять руку, чтобы спросить, что такое «строго наказывать», но она сама объяснила, что всех, кто будет плохо себя вести, она будет «ставить в угол». Угол я знаю что такое, но зачем туда ставить человека? Непонятно!
