Она продолжала своим высоким и неприятным голосом рассказывать, как мы должны учиться, а я стала её разглядывать. Она моложе Марии Григорьевны, у неё красивые немножко рыжие волосы, но я никак не могу понять, какое у неё лицо, потому что оно всё время меняется, дёргается, она крутит головой и руки сделает то так, то так. Я опять очень внимательно разглядываю её лицо и вдруг понимаю: у неё капризное, очень капризное лицо. И я понимаю: она мне не нравится — и это очень неприятно, потому что хочется любить свою учительницу!
Дома за обедом я рассказала про неё. Мама задумалась, а Бабушка сказала:
— Ты, деточка, не суди, ведь ты знаешь её только один день.
— Ну и что ж, что один день, — говорю, — я чувствую, что она недобрая и нехорошая!
— Поживём — увидим! — сказала Мама.
Прошло недели две, не больше, на уроке я поднимаю руку — учительница кивает головой, я встаю и говорю:
— Разрешите выйти из класса! — Когда ты хочешь пописать и понимаешь, что до конца урока трудно терпеть, ты поднимаешь руку и говоришь: «Разрешите выйти из класса!» Я часто хочу писать, хотя писаю почти на каждой переменке. Когда в первом классе я поднимала руку и просила разрешения выйти из класса, Мария Григорьевна всегда спокойно говорила мне: «Иди!» Сейчас я стою, смотрю на нашу учительницу, она подпирает голову рукой, второй рукой ковыряет себе щёку, смотрит на потолок и спрашивает:
— Почему ты так часто просишься выйти?
У меня от удивления, наверное, глаза стали, как у Анночки, и я думаю: что мне делать? Сказать, что очень писать хочу? Но ведь это, по-моему, и так все знают. Она смотрит на меня, потом опять на потолок, опять на меня и говорит грубо:
— Иди!
И вот сегодня на третьем уроке мне очень захотелось писать, я поднимаю руку, она смотрит на меня, выпрямляется и перестает дергаться, кивнула головой, я встаю.
— Что тебе? — спрашивает она, и мне вдруг кажется, что она улыбается.
— Разрешите выйти из класса? — говорю как всегда.
— Нет! Не разрешаю! — И я понимаю, что она улыбается. — Мне это надоело! — Она говорит это просто весело. — Садись… Шнирман.
Я прихожу в бешенство, у меня сильно стучит сердце — это «война», думаю, очень нехорошая «война»! Вдруг вспоминаю так много всего… двор… лагерь… Свердловск — и успокоилась, потому что поняла и решилась!
Стою и не сажусь.
— Я кому сказала: садись! — Она перестала смеяться, опять задёргалась и закричала: — Никуда не выйдешь! Будешь до конца урока сидеть! Ну, а уж если опозоришься… — И она опять засмеялась.
Тогда я, глядя ей в глаза, выхожу из-за парты, аккуратно опускаю доску и спокойно выхожу из класса. Иду по коридору, у меня не стучит сердце — я понимаю, что, наверное, теперь всё будет как-то по-другому, но хуже не будет. В уборной открыта большая форточка, оттуда дует прохладный ветер, и мне становится совсем спокойно.
Когда я возвращаюсь в класс, там очень тихо. Учительница красная, дёргается, увидев меня, она кричит:
— Убирайся немедленно! Бери свой портфель и убирайся! Завтра пусть мать придёт в школу! — Я собираю портфель, иду к дверям, и тут она не просто закричала, а заорала: — Ты поняла?!
Я отвечаю громко и понятно:
— Поняла!
Некоторые девочки сидят с опущенными головами. Я выхожу из класса.
Когда я иду по пустому, совсем тихому школьному коридору, я вспоминаю «Маленькую принцессу» и думаю, что Сара Крью обязательно бы попрощалась с этой чертовкой и улыбнулась бы ей по-настоящему, потому что Сара, как сказала Мамочка, никогда не «опускалась до невежливости». Я тоже стараюсь не «опускаться», но это очень трудно! Иногда не получается.
Дома рассказываю всё Мамочке. Бабушка с Анночкой пошли в поликлинику, Ёлка в музыкальной, Папа на работе. Я рада, что мы с Мамой одни, потому что всё это неприятно.
Мамочка слушает, и я чувствую, что она в бешенстве, — так это никто не заметит, но я знаю, что, когда она очень сердится, нос у неё становится тоньше, а ноздри толще.
— Ну что ж, Нинуша, — Мамочка говорит весело, а нос совсем тонкий, — завтра выспишься, все свои дела переделаешь, а я схожу к этой… нервной даме, но начну с директора — ему полезно знать, с кем он работает.
— Мамочка! — Я хохочу. — Ну какая же она «дама»? Она гадкая училка!
— Нинуша! — серьёзно говорит мне Мамочка. — Прошу тебя, не привыкай к этому слову.
— Ты не хочешь, чтобы я «опускалась до невежливости»? — спрашиваю.
— Вот именно! — говорит Мамочка.
Мамочка отдыхает
Вчера пришла из музыкальной школы — я теперь хожу туда одна, меня не провожают. Я очень люблю ходить и с Мамой, и с Бабушкой, но и одной ходить очень интересно. Потом дома я рассказываю всё, что было, и всё, что видела. Смотрю, а Мамочки нигде нет, она должна быть дома, потому что обещала сегодня показать мне одну очень красивую вещь для рояля, голоса и скрипки. Ничего не понимаю — она ведь обещала! А потом думаю: я в «спальне» не смотрела, иду тихонько и заглядываю за буфет, в родительскую спальню, а там Мамочка лежит! Она лежит на прибранной кровати в юбке, кофте и чулках, её ничего не прикрывает — она лежит на боку, только ноги немножко согнуты, и читает книжку. Я никогда не видела, как Мама лежит, — это удивительно и очень красиво, мне кажется, что я могла бы так, незаметно, стоять и очень долго на неё смотреть. И тут же думаю: надо потихоньку Анку позвать, ведь она тоже никогда не видела, как Мамочка лежит. Тихо-тихо выхожу из комнаты, забегаю в детскую. Анночка книжки разбирает.
— Пошли, — говорю, — только очень тихо — там Мамочка лежит.
Анночка потихоньку смотрит из-за буфета на Мамочку, но я не выдерживаю и стучу по буфету.
— Входите, входите, — говорит Мамочка.
Мы заходим. Анка сразу забирается на кровать и садится сзади Маминой головы у стенки, а я забираюсь в щель между туалетом и кроватью и говорю:
— Здравствуй, Мамочка!
— Здравствуй, милая! — Мамочка лежит, как лежала, но надевает очки, потому что читает она без очков, и спрашивает: — Ну что, девочки?!
Анночка просит:
— Мамочка, можно я тебя причешу?
— Можно, — разрешает Мамочка.
Я сразу передаю Анночке с туалета Мамину гребёнку, и Анка начинает расчёсывать ей волосы на одной стороне.
А я смотрю на Мамочкину руку — у неё очень красивые маленькие руки, но пальцы длинные. И красивые недлинные ногти. Мамочка иногда делает себе «маникюр», но не красит ногти красным лаком. Мне это нравится, потому что красные ногти очень противные — не люблю их! Я смотрю на её руку и прошу:
— Мамочка, можно я тебе сделаю «маникюр»?
— А как ты хочешь делать? — спрашивает Мама.
